Алексей Янкин - Обмелевшие реки

– И куда он пошел дальше? Говорил, куда собирается?

– Нет, – седовласая женщина качала головой, – Ничего не сказал. Сказал только, что мать твоя ушла в другой мир, к предкам. Очень печалился.

– А мы думали, что он решил поселиться у вас.

– У нас? – удивилась Аина, – Отчего так решил?

– Ну… – смутился охотник, невольно робея под пристальным взглядом мудрой женщины, – Ну как-то так пришла мысль. Куда ему еще то идти? Со своего места, где прожил столько лет, ушел. В поселок к материным родственникам не пошел. А куда еще ему идти? Кроме как к вам и некуда, получается. С сестрой по всякому рядили… Вот и надумали, что может быть к вам подался.

– Нет, нет. Он даже не говорил такого, что хочет с нами жить остаться. Если бы захотел, то были бы только рады ему. Но нет… – вновь качает головой женщина, – У нас он не остался.

– Так может все же намекал, куда пойдет дальше? – с надеждой спрашивал Никита.

– Вообще-то мы думали, что он обратно пошел. Ничего другого не говорил.

– Но говорил, что пойдет домой?

– Нет… нет. Такого тоже не говорил.

– Тогда ума не приложу, куда он делся.

– Может что случилось? – забеспокоилась Сокум, – В тайге все может быть.

– С отцом то?

– Ну да, – согласилась женщина, – Он сайтэн-анши, очень, очень мудрый. Он словно пэпэква в тайге, матерый медведь. Кто его обидит? Кому сил таких достанет?

– Дело в том, тетя Аина, что он не просто ушел, а записку оставил, из которой следует, что он не собирался возвращаться.

– Не пойму. Совсем не пойму. Куда тогда пойти мог?

– Может дорогу куда спрашивал? – настаивал Никита.

– Дорогу, говоришь? Эй-е, эй-е! Точно ты сказал! Спрашивал, однако. Он всё о сохти спрашивал. Да я думала, это так, без мысли всякой. Ветер в голове. А теперь и не знаю, что думать.

– О сохти ? Это что такое?

– Народец такой. Толи из сказок, толи был когда. Кто его знает? Только наши твердо верят в него. Я когда то и рассказала отцу твоему про него. Он шибко любопытный по молодости был. Всё о наших обычаях выспрашивал. Сказки наши просил рассказывать. Его любили крепко за то. За то, что уважал нас. Не гордый был. Не смотрел на нас свысока. Ну я ему об этих сохти и рассказала. Он еще спрашивал, где их Счастливая Страна находится?

– Счастливая Страна!? – встрепенулся Никита, – Так это страна, где эти самые сохти и живут?

– Да. – несколько удивилась Аина столь бурной реакции молодого человека.

– Тетя Аина, расскажи мне про нее, про страну эту! Где она находится и что это такое вообще.

– Ну не знаю. Лучше тебе о Счастливой Стране и о сохти со старой Вущтой толковать. Она о них всё знает. Она встречалась с ними. Так сама говорит.

– Правда встречалась? – удивился Никита.

Сокум помолчала. Затянулась трубочкой:

– Кто знает? Может, однако, и встречалась, а может и нет. Ты же знаешь старуху. Она совсем странно говорит иногда. Всё равно что ума нет.

Никита хорошо знал эту старуху. Она была старой и беззубой уже тогда, когда он, еще мальчонкой, первый раз попал с отцом в стойбище. Соплеменники всегда воспринимали ее как некую местную безобидную сумасшедшую. Старушка никогда не была замужем, никогда не имела детей – кто же из охотников захочет взять себе в жены такую странную особу. Впрочем, относились к ней хорошо, любили и где-то даже гордились такой достопримечательностью.

– Ладно, пойду у неё поспрашаю, – встал Никита, торопливо вытирая руки о клок травы. Ему не терпелось прояснить судьбу отца. Найти хоть какие-то концы.

– А может это хаби ?

– Не-е-е. Не хаби совсем. Хаби совсем другой, – видно, что старая сухонькая Вущта делает усилия, чтобы не задремать посреди разговора, – Все, все слова имеют почти другой. Язык хаби то с нашим больше схож. А сохти совсем по-другому говорят. Их язык больше на язык юраки , что пасут оленей там, на полуночной стороне, похож. И то не совсем. Юраки то и реку по иному, не как мы, назовут. И небо-то у них иначе зовется. И землю иначе кличут. Всё, всё по-другому. – старуха вздыхает. Ей всё это уже не интересно. Она слишком стара.

– Совсем, совсем другой народ сохти будет. И живут по другому, и одеваются, однако, иначе. Не как мы, но и не как вы, ручу . Не как хаби и не как юраки . Они даже ростом меньше. Мы то и сами поменьше ручу будем, а они и того меньше. И лица у них другие. Не как у нас или хаби. Вот такое, как у тебя больше, – она ткнула пальцем в охотника, – Глаза больши-и-ие. Кожа совсем, совсем белая. Белее даже твоей. Мы вот охотимся и рыбалим. Хаби, те больше охотой промышляют. И мы и хаби оленей помалу держим. Для молока больше. Юраки, те много-много оленей держат. Стада целые. Оленьим мясом только и питаются. Охотиться не умеют совсем, – старушка презрительно фыркнула и молчала несколько минут. Затем спохватилась, – А сохти, так те оленей совсем, совсем не имеют. Не умеют с ними управляться. Только угонять ночами из загонов и могут. Своруют одного, отгонят недалеко, чтоб не слышно, да сразу и ткнут копьем в сердце. На куски разрежут и так по кускам и растащат. Лишь кровь да клочки шерсти на земле останутся. Проснуться хозяева поутру, а их оленя и след простыл. Походят, походят – нет следов. Плюнут с досады. Только и скажут: «однако сохти покрали» и домой айда. Зато сохти очень, очень удачливые рыбаки. Но рыбалят не днём, ночами, когда никто не видит. У нас говорят, что если где сохти повадятся на озере рыбу ловить, так непременно всю до последней выловят. Ни одной не оставят. Еще они силки и ловушки ставят так, что ни зверь, ни человек их не заметит.