Алексей Янкин: Обмелевшие реки

Конец июля. Мошка отошла. Да и комарья заметно поубавилось. Впрочем, таёжный житель настолько привык к постоянному жужжанию гнуса над головой, что почти не обращает на него внимания. К тому же здесь, вдали от берега, свежий ветерок сдувает остатки настырной нечисти.

Молодой человек, сняв головной убор и утерев рукавом пот со лба, вдыхает полной грудью. Как все-таки хорошо! Заехать к сестре или сразу к своим? Посмотрел на невысокое уже солнце. Неплохо бы повидаться с Аленкой и Санькой. С дочуркой их, смешливой Феклушой. С другими родственниками. Попариться в баньке, поесть домашнего, переночевать по-человечески, на кровати.

Да нет. Пожалуй, сразу домой. Соскучился. Да и до дома совсем недалеко. С сестрой успеет свидится завтра-послезавтра. Молодой человек уже предвкушает, как старики обрадуются. Как не будут знать, куда посадить его. Как мать, слушая его рассказы, будет всплескивать руками, а отец станет ворчать, пеняя на неосторожность и излишнюю беспечность сына. Скорее всего, сейчас и внучка Феклушка у них. Он и ей, своей любимице, гостинцев припас.

Свернувшийся в носу лодки калачиком пёс блаженствует, не подозревая о душевных терзаниях хозяина. Когда еще можно вот так, не утруждая лап своих, предаваться безделью. Время, проводимое в челноке – его любимое время.

Еще полчаса и челнок, покинув беспокойное короткое колыхание открытой воды, мягко врезается в гладь залива. Вон он – родной дом. В груди поневоле теплеет. Как, оказывается, он соскучился. По родным. По этому старому дому. По острову – бескрайнему царству его детства. Пара десятков гребков и легкая берестяная скорлупка прилипает к деревянным мосткам.

Странно. Никто не бежит навстречу. Мать не выскакивает обрадовано из дому, вытирая тряпицей на ходу руки. Отец не хромает на поврежденной прошлой зимой ноге, помогая разгрузить лодку. Да и белобрысой племянницы, скорее всего, нет. Уж она-то точно бы его издали приметила. Глаз как у сокола. Может ушли на один из своих огородов? Верно. Скорее всего, так оно и есть. Никита улыбается своим мыслям. Передохнет малость, да разыщет их. Рыжий след быстро возьмет. То-то обрадуются. Они и не ждут его раньше конца лета.

Рыжий, едва челнок касается причала, одним скачком перемахивает борт и скрывается за бугром, удивленный местным безразличием не меньше хозяина. Такой встречи он никак не предполагал. Вытащив немногочисленные пожитки и пару свернутых тугими рулонами шкур на берег и привязав нос челнока к столбику, Никита поднимается вверх по небольшому откосу.

Уже на подходе к дому, бросив случайно взгляд в сторону крошечного кладбища у опушки, Никита замечает свежий земляной холмик, который обнюхивал пес. Тело обдает холодным потом. Груз выпадает из рук. Кто!? Он бросается вперед. Коричневый глинистый холмик еще не покрылся травой. Не потерял приданной ему формы под действием дождей и ветров. Деревянный крест не начал еще тускнеть.

Кто? На кресте никаких надписей. Отец или мать? Может кто из родственников? Никита горько вздохнул. Каких еще родственников. Кто их привезет сюда хоронить. Никита на подгибающихся ногах идет в дом. Откинув пинком подпирающую дверь трость, которую сам вырезал прошлой весной для отца, молодой человек вбегает внутрь. Дом пуст и заброшен. Сразу чувствуется бесприютность давно покинутого жилья. Обводит потухшим взглядом стены, лавки, стол.

Стол! На столе лист бумаги, придавленный старым тусклым серебряным подсвечником. Хватает. Буквы расплываются перед глазами. Почерк отца. Значит там… Мать…

Молодой человек бессильно опускается на стул. Его бьет крупная дрожь. Как же так? Отчего? Что случилось? Ведь она была здорова. И совсем еще не старая. Это он в шутку называл родителей стариками. А какие они старики!? Отцу едва шестьдесят стукнуло, а мать моложе. Никита вновь поднимает бумагу. Буквы плывут. Он трет глаза, добиваясь хоть какой-то четкости – и читает. В голове шум. Он ничего не понимает. Перечитывает второй раз. Третий. Наконец до него доходит смысл. Мать внезапно заболела и угасла от неизвестной болезни буквально в две недели. Ни разбиравшаяся в медицине Алёна, ни бабки-ведуньи, ни молитвы Тимофея ничего сделать не смогли. Но мать, по словам отца, не мучилась. Ушла в полном сознанье, благословляя мужа и детей.

Рука с письмом вновь падает. Никита смотрит в пустоту.

А что с отцом? Он еще раз перечитывает письмо. Отец просит прощения. За что – непонятно. Словно так же прощается навсегда. Уж не… Да нет. Отец не мог. Он сильный человек. Но где он? Никита выскакивает на улицу, разрывая ворот и подставляя разгоряченное лицо разыгравшемуся вечернему ветру.