Валерий Щербаков - Дыхание тайги. Избранное

Это женское население лихо справлялось с любой работой: по дому и в огороде, запасали дрова на зиму, пахали землю, ходили на охоту, ловили рыбу. Зимой эту рыбу хранили прямо в огороде, натыкав ее в сугроб и присыпав снегом.

Вот как раз эта рыба и привлекла к нам ранним морозным утром нежданного гостя.

Снегу в ту зиму навалило сверх всякой нормы. Сугробы скрыли заборы, дверь в избу то и дело приходилось откапывать, если снег не откидывать, то в один прекрасный момент просто невозможно будет выйти из дому. Ночь была морозной, ниже сорока градусов – это точно. Проснулся я от холода, а спал на бабушкином сундуке, в котором она хранила, как мне тогда казалось, самые дорогие и очень ценные для нее вещи. Сундук был большой, стоял у печи, и мне на нем было очень уютно. Так вот, под утро я замерз и от холода проснулся.

Протерев глаза, увидел, что дверь в избу открыта, при таком морозе и открытой настежь двери немудрено замерзнуть и под пуховым одеялом. Накинув на себя одеяло, я выглянул во двор.

Картина, которую я увидел во дворе, сохранилась у меня в памяти со всеми подробностями, даже спустя уже полвека.

Я вижу огромного медведя, стоящего на задних лапах, во рту у которого большая рыбина. Рядом с ним моя бабушка, укутанная в шаль да в чунях на босу ногу. Одной рукой она придерживает шаль у горла, а в другой руке у нее полено, которым бабушка машет, устрашая нежданного гостя.

– Пошел отсюда, лешай, чучело лесное, – слышу я ее голос.

Медведь некоторое время удивленно смотрит на нее, не двигаясь с места.

– Иди, милай, иди с миром, – слышу я уже совсем в другой тональности нежно поющий голос моей бабули. Медведь встал на все четыре лапы, еще раз посмотрел в ее сторону и резко метнулся к лесу, унося с собой во рту мерзлую рыбину.

– Быстро в избу! – совсем не певучий голос услышал я и понял, что это уже в мой адрес. Я пулей влетел на сундук и залез под одеяло. Бабушка медленно вошла в избу, плотно закрыла дверь, подошла к иконам, стоящим в углу, и стала креститься, что-то приговаривая.

На этот раз голос ее дрожал.

Медведи-шатуны появлялись в деревнях по вине нерадивых охотников. Спугнут те по своей неосторожности бедолагу, вот он и шатается в поисках пищи, покинув свою берлогу.

Только взмахни он тогда лапой, и лишился бы я своей отчаянной бабушки, но, видимо, женская решительность поразила и медведя.

Было мне в ту пору девять лет. Повез меня отец на период летних каникул к бабушке с дедушкой в деревню Налюры. Эта деревня располагалась у самого берега реки Ангары. Добирались туда очень долго. Вначале поездом, потом ехали на попутной машине, стареньком самосвале.

– Все, дальше дороги нет, добраться можно только на лошади или пешком, – сказал водитель.

Нам повезло: в Налюры направлялась почтовая лошадь с телегой. Почтальон с радостью взял попутчиков.

– Мигом доставлю, – пообещал он, обращаясь к нам.

На вид ему было лет пятьдесят. Добродушное небритое лицо почтальона светилось улыбкой. В зубах у него была самокрутка из газеты, на голове кепка с засаленным козырьком, на плечах защитный плащ, на ногах видавшие виды кирзовые сапоги.

– Cеменом меня кличут, а вы кто будете? – спросил он скрипучим голосом, обдавая меня едким дымом махорки.

– Мы Саватеевы, – ответил отец.

– Ну как же, знаю, в Налюрах Саватеевых полдеревни, – оживился наш возница.

Отец сел с ним рядом, я расположился в конце телеги на свежем пучке сена. Семен тряхнул вожжами, ударив слегка ими лошадь, и прокричал:

– Но-о, но-о, но-о-о!

Лошадь медленно тронулась, телега заскрипела. Я улегся поудобней, дорога свернула в лес. Был июль месяц, день выдался теплый и солнечный, надо мной качались верхушки деревьев, сквозь которые проглядывало нежно-голубое небо.

Отец с Семеном о чем-то разговаривали, а я погрузился в свои мысли. Лес меня всегда завораживал, это был своеобразный живой мир, разный и неповторимый во все времена года. Летний лес был самый живой и звонкий. Отовсюду доносился щебет птиц, в воздухе жужжали комары, под колесами иногда трещали сухие ветки. Я с жадностью вдыхал свежий лесной воздух, насыщенный ароматами трав и хвои. Ко всему этому лесному аромату примешивался неуловимый тонкий запах чего-то для меня нового, обдающего чистотой, свежестью и прохладой. Тогда я еще не знал, что это запах Ангары, и мы к ней приближались. Лежа в покачивающейся телеге, опьяненный лесными запахами, я заснул.

Проснулся, когда солнце уже стало садиться. Лес мы давно уже миновали. Воздух вокруг был наполнен какой-то звенящей свежестью. Я приподнялся и вдалеке увидел реку. Это была красавица Ангара. Раскаленный шар солнца касался краем ее воды. По воде шли алые отраженные блики. Картина была неповторимой. Мы приближались к берегу реки. Красавица Ангара рядом несла свои чистые голубые воды, издавая шум и обдавая нас свежестью. По мере приближения к реке становилось прохладней. Дорога пошла вдоль берега реки. Семен что-то говорил отцу, показывая на Ангару, слова его тонули в шуме, который издавала она. Картина, представшая нашему взору, поразила своей величавостью. Ярко-алое солнце медленно опускалось в бирюзовые воды Ангары. В месте касания солнца с рекой образовались красивые оранжевые лучи, которые озаряли поверхность реки и делали ее сказочно красивой. Алый цвет стелился по всему берегу, поля заалели, наша лошадь стала алой с ярко-золотистой гривой. Я подумал, что эта красота исходит от слияния двух волшебников: реки и солнца.