Наталия Шимонова - Октомерон. Путешествие по Андалусии

– Благородные сеньоры! Я так же рада приветствовать вас, и благодарю вас за честь, коей вы удостоили меня, повествуя о своих благородных семьях и о себе. Сестра моя уже всё рассказала о том кто мы, и куда мы следуем. Мне пока более нечего добавить.

– Но станете ли вы участвовать в нашем Октомероне, как назвала его ваша благородная сестра? – учтиво спросил у неё дон Аугусто.

– Ежели вам будет благоугодно выслушать меня, – отвечала, потупивших, девушка, – то я постараюсь не разочаровать вас и рассказать вам одну сказку, которую выслушала я когда-то от моей нянюшки. А более я ничего не знаю и мне, право, совестно занимать вас своими детскими рассказами.

– Ах, для чего вы извиняетесь? – согласно воскликнули все и принялись уверять девушку, что с радостью выслушают любое её слово.

Вслед за сёстрами обществу поклонился дон Родриго. Он был так же красив, как и его сёстры. Юношеская его мягкость и благородство всей натуры светились в каждом движении этого сеньора. Гибкий его стан был почти девичьим, а румянец не уступал румянцу младшей сестры.

– Я также рад приветствовать то славное общество, в которое волею судеб попал. И благодарю Господа, что в этой глуши он привел мне и моим сёстрам встретит сразу столько благородных господ. Если мои рассказы развлекут вас, то я не вижу причины мне молчать, – поклонился он, закончив свою речь.

– А что же вы, дон Бернардино? – обратился тогда ко мне дон Аугусто. – Что скажете о себе вы?

– Сеньоры! Я лишь простой путешественник и цель моих странствий я уже имел удовольствие изъяснить вам. Семейное же моё состояние таково, что я одинок, разумею, что не имею пока ещё подруги жизни. Но надеюсь, что вскоре я обрету её и тогда уже со знанием дела смогу рассуждать о прелестях и тяготах семейного положения, – ответил я с поклоном.

– Браво! Это достойная речь, – заключила мои слова донья Альфонсина. – Мне кажется, что только дон Санчо ещё ничего не сказал о себе, – продолжила она.

Дон Санчо встал, поклонился и сказал так:

– По облику моему вы, должно быть, увидели, что я человек одинокий и не гонящийся за внешним блеском, ибо сие не пристало ни моему возрасту, ни моему положению. Мне уже тридцать пять лет, и хотя я не достиг ещё того прекрасного состояния, в котором жизнь ощущается полною мерою, как достопочтенный дон Аугусто, – он поклонился этому сеньору, – но я уже и не нахожусь в том положении, когда каждый новый день приносит неизбывные радости, как дон Алонсо и дон Хуан, чья молодость искрит теперь в их ожиданиях и чаяниях счастья. У меня нет семьи, но этого пожелал я сам, ибо имел для того некоторые основания. Я не сделался монахом, хотя и желал этого всем сердцем. Но и тут судьба выступила против меня. Итак, я влачу своё существование меж небом и землёй, меж монастырём и миром, и теперь я благодарен Всевышнему, что он послал мне столь блестящее общество для того, чтобы грядущие часы или дни показались мне веселее предыдущих и будущих, кои грозят мне одиночеством. Уповаю же я на то, что пути Провидения никому не ведомы и, как знать, не скрывается ли и в этой нашей встрече для меня (да и для всех нас) нечто такое, что переменит мою жизнь в несравненно лучшую сторону!

Окончив говорить, дон Санчо вновь поклонился, а всё общество взволновалось. Я, поражённый этой речью, задумался о тех превратностях судьбы, кои мог пережить этот сеньор и так же увидел, как сеньорита Мария со вниманием и участием посмотрела на дона Санчо и, казалось, всей душою посочувствовала ему.

Однако, оттого, что речь дона Санчо произвела на всех отчасти тягостное впечатление, дон Аугусто сказал так:

– Хотя, благородный дон Санчо, мы не знаем всех тех превратностей, коими одарили вас судьба и Провидение, всё же позвольте мне от лица всех, кто теперь присутствует тут, выразить вам глубочайшее сочувствие и пожелать скорейшего разрешения от всех ваших бед.

– Да, да! – все дамы и кавалеры пылко присоединились к этим слова дона Аугусто, и я так же не отставал от всех, чуть не плача от сочувствия к дону Санчо.

– Благодарю вас всех, драгоценные мои сеньоры! И простите, что я своими речами навёл вас на грустные мысли, – со слезами на глазах ответил дон Санчо, поочередно отвечая на дружеские знаки внимания и участия, которыми от души награждали его все присутствующие и даже дамы.

– А чтобы окончательно расстаться с грустью, быть может, нам стоит начать наш Октомерон? – спросила донья Альфонсина.

– Да, да! – пылко произнёс дон Санчо.