Виталий Лозович: Убойный снег

Не успела луна набрать полную силу, как Сашка вышел из снежной «юрты», осмотрел ее со всех сторон, прорезал аккуратно отверстие сверху, для выхода гари от огня, кое-где подмазал неровности на стенах, похлопал довольно рука об руку и оглянулся на своих помощников. Дядя Миша встал с колен, американцы остановились.

– Готово, – как можно радостнее улыбнулся Сашка, – можно ночевать.

Улыбки никто не увидел, Элизабет бросила очередной «кирпич», стряхнула с себя снег и молча вползла в иглу. Фрэнк и Макс последовали за ней. Дядя Миша подошел к Сашке и тихо сказал:

– Устали они… непривычные. Пойдём?

Они внесли внутрь свою поклажу и вползли сами, причём тучный дядя Миша едва пролез, слегка расширив собой вход-выход. Внутри иглу было темно, едва угадывались контуры людей, однако, словно сговорившись, все уселись на снег по кругу возле стен. Дядя Миша плеснул в какую-то срезанную узкую посудину наподобие пластиковой бутылки горючее, бросил туда тряпку, поставил в центр и поджёг. Иглу озарилась красноватым светом, огонь выхватил измождённые лица, не выражавшие ничего, кроме усталости и безразличия.

Сашка взял свой тесак и быстро отхватил от старого тулупа, что нёс на себе дядя Миша, оба рукава. После распорол их вдоль, получилось два маленьких коврика. Один отдал Максу, другой Фрэнку.

– Это под себя, – пояснил он, – а остальной тулуп под барышню. Приподнимись, – попросил он Элизабет.

Усадив иностранцев, он оглянулся на дядю Мишу, тот мгновенно среагировал:

– У меня меховые штаны. Сам-то как?

Сашка перевернул на бок кассетницу от кинокамеры и сел на нее как на большую коробку. Часы показывали двадцать ноль-ноль. Впереди было еще десять часов полной темноты, ночного особенного холода и утомительной борьбы со сном. Он – все одно, сморит каждого. Каждого в свое время – кого сразу, кого – через час, кого – под утро. Первым будет мучительнее всех. Борись потом с постоянно падающей головой, слипающимися глазами, затекающими конечностями и пробирающим насквозь ознобом. Человек во сне да под снегом остывает быстро.

Первое время они сидели молча, попеременно протягивая руки к огню, хотя никто еще не успел замёрзнуть. Это было интуитивно. Плошка с горючим слегка коптила, дым волнистыми линиями поднимался к куполу и там вырывался лёгкими, сизыми хвостами наружу, внутри иглу разливался специфический аромат авиационного топлива. Макс что-то быстро шептал себе под нос, сложив руки у пояса в замок. Дядя Миша легонько толкнул Сашку локтем в бок, стараясь привлечь его внимание.

– С ним все в порядке, – внезапно сказала Элизабет, даже не подняв на них глаза, – Макс читает вечернюю молитву.

– А что он ее втихаря читает? – спросил дядя Миша. – Читал бы вслух.

– Когда говоришь с Богом, совсем необязательно кричать, – ответила она.

– Скажи ему, пусть и за нас помолится, – проворчал дружелюбно дядя Миша, повернулся к Сашке, – тормозок, когда съедим?

Тормозок оказался тремя бутербродами с маслом и колбасой. Поначалу один бутерброд хотели целиком отдать Элизабет, а два других разделить между мужчинами, но Элизабет наотрез отказалась от своей женской привилегии и потребовала разделить поровну между всеми. Трапеза оказалась очень короткой и молчаливой. Каждый пытался за три укуса обмануть себя, свой организм и пустой желудок. Не получилось ни у кого. Все пятеро остались практически голодными. О взятом НЗ Сашка промолчал, неизвестно, сколько еще по тундре бродить.

Сохранилась ли изба на благословенном озере Халембой – никто не знает. А если и сохранилась, кто поручится, что там может быть запас хоть чего-то съестного? Крупы да сухарей, например. О людях, о рыбаках… даже и мечтать не надо.

Ночь выдалась тихая. Луна набрала силу, поднялась в зенит и через небольшую дыру в потолке иглу была видна часть тёмного небосвода, облитого ее светом. Пламя огня в плошке слегка покачивалось от дыхания людей, черные тени за их спинами дрожали и дёргались. Огонь был слабым, но честно и добросовестно грел протянутые к нему руки. Сидеть на снегу, мягко говоря, было не очень удобно. Американцы устроились на своих ковриках по-турецки, скрестив под собой ноги, Сашка ёрзал на кассетнице, а дядя Миша вообще прилёг на бок, облокотившись плечом о снежную стену. Вход закрыли кофром с камерой и рюкзаками. Понемногу температура стала повышаться.

– Когда будет рассвет? – негромко спросила Элизабет, не поднимая глаз от огня.

– После шести утра, – столь же тихо ответил Сашка.