Людмила Табакова - Житейские измерения. О жизни без вранья

К вечеру, уронив седую голову на счёты, уснёт Фёдор Осипович… Утомившись, положит голову на подоконник и уснёт Люсенька… Потом её, сонную, прикрыв полами распахнутой шубы, отец на руках домой доставит.

Как-то ночью, когда мело, а Хозяин Вселенной забыл воткнуть в чёрный лист неба кнопки-звёзды, когда совсем рядом выли голодные волки, а встревоженный Пират визжал от страха, кто-то настойчиво постучал в дверь. Иван, чиркая спичками и неосмотрительно разбрасывая их вокруг, вышел в сени.

– Кто?

– Откройте, люди добрые, не дайте замёрзнуть…

Сердце сначала взлетело, потом ухнуло вниз. С ног до головы обдало жаром. Она! Иван решительно распахнул дверь – на крыльце стояла незнакомая молодая женщина.

– Вы Иван Иванович? Я – к Вам…

– Заходите, если ко мне… – буркнул хозяин.

Вошла. Поставила на пол котомку, берёзовым веником смела с валенок снег, развязала за спиной узел огромного клетчатого платка, распахнула старенькую фуфайку, поправила сбившееся между ног ситцевое платье в мелкий горошек, тяжело вздохнула, выпрямилась. Вот, мол, я… Вся тут… Какая есть…

– Люся! Чаю! Гости у нас!

Села за стол, осмотрелась. Чадила, мигала керосиновая лампа на столе. Взгляд ночной гостьи сумел выхватить из полутьмы только чучело огромного глухаря в дальнем углу да чьи-то ветвистые рога.

– Лосиные?

– Нет, мои. Проветриваю… – пошутил Иван.

Улыбнулась. И только теперь Иван позволил себе рассмотреть гостью. «Обычная. Таких много, – решил он. – Ах, нет, глаза необыкновенные, васильковые…»

Люся поставила на стол чайные чашки с блюдцами, пузатый закопчённый чайник, когда-то зелёного цвета, и другой, маленький, с розочкой на боку, исходящий ароматом лесных трав. Вслед за чайниками появилась на столе тарелочка с тремя кусочками казённого хлеба.

– Я со своим, не подумайте… – гостья торопливо развязала котомку, достала хлеб, отломила кусочек, положила рядом со своей чашкой, оставшийся – на общую тарелку. – Хорошо, когда есть с кем делить хлеб.

Оттаявшими в тепле губами, она едва прикоснулась к хлебу, сделала глоток из блюдечка, в которое предусмотрительно налила чай, и столкнулась взглядом с глазами Люси.

– Вы моя няня? Арина Родионовна? Да?

– Нет, я Матрёна Галактионовна… – смутилась, покраснела. – Извините, такое смешное имя…

– Ничего смешного не вижу. Обычное имя. Люся, тебе пора спать… – Рассказывайте, Мотя.

– Не знаю, с чего начать… – она комкала в руках носовой платок.

– С начала…

– Вы были на войне?

– Не был. И это самое тёмное пятно в моей бесцветной биографии. Не призывался. В детстве, делая мячик из старых чулок, ткнул ножом в глаз. С тех пор глаз – бутафория. Вроде на месте, а не видит. На фронте не был, но и в оккупации хватил горького до слёз. Партизанил. Дважды немцы на расстрел водили. Спасала случайность… – надеясь прочитать в её глазах сочувствие или хотя бы интерес, он внимательно смотрел на женщину.

Но она была где-то далеко, блуждая по сложным лабиринтам своей жизни, известным только ей, искала выход, не надеясь найти.

– А мой Петя был на войне. Вернулся весь израненный. Стали жить… Избу построили. Верочка родилась. Умер он, когда было ей всего два года. Голодали. Вот и попутал бес – сорвала на колхозном поле горсть колосьев. Мы их шелушили, мололи на домашней мельнице зерно да хлеб пекли. На этот раз испечь не удалось: встретился объездчик, по щекам отхлестал, колосья отобрал, в кутузку отправил. Спасибо золовке – Верочку к себе забрала. Осудили. За дело, не спорю… Дали три года тюрьмы с конфискацией имущества.

На дворе отчаянно взвыл Пират – волчий вой раздался уже под окном. Иван встал из-за стола, зарядил ружьё и вышел на крыльцо. После выстрела вой прекратился. Минутная тишина взорвалась торжествующим радостным визгом собаки, только что находившейся на грани жизни и смерти.

– Убил… Матёрый волчище. Совсем обнаглели волки к весне. Голод – не тётка, – сказал Иван, возвратившись в избу.

– Может, у него волчица была, теперь вдовой осталась … – тихо, как будто для себя, печально проговорила Мотя и, помолчав, продолжила рассказ. – Как в тюрьме жилось, разговор отдельный. Отсидела положенный срок. Вернулась. Доченька, колосок мой любимый, единственный, меня не узнала, – Матрёна поднесла платок к глазам. – Чувствую, золовке не нужна – рот лишний. А сегодня утром она мне свой сон разгадала. Иди-ка ты, говорит, Мотя, в лесхоз к Санькову. Он мужик добрый, что-нибудь придумает. Говорят, сны иногда сбываются.