Ирина Бйорно - Спас. Пасхальная мистерия

– На, ешь – он позвал к себе собаку. Та подошла и аккуратно, чтобы не повредить эту добрую руку, взяла свою рыбу в пасть, отошла к берегу и стала её грызть – вместе с костями, внутренностями и чешуей. Иисус засмеялся.

– Вот и настало царствие небесное для этого существа – много ли собаке надо? Слово ласковое да дохлая рыбка! А человеку? Ему царствие небесное не нужно – ему подавай дома, одежду, вино, деньги! Бедные слепые! Эта собака больше в жизни понимает, чем все учёные фарисеи! Ну, бог с ними! Нам надо вперёд двигаться.

– А куда идём, Иисусе? – раздался голос рыжебородого.

– Не знаю, – мягко ответил ему босоногий.

– Не знаю, и собака эта не знает, но идёт за мной, потому что верит.

Он встал, отряхнул одежду от пыли и налипших за ночь веточек, улыбнулся и пошёл вперёд. За ним побежала собака, виляя хвостом. В пробудившейся группе, где был рыжий Иуда, поохали, поворчали и потянулись по пыльной дороге вслед за удаляющимися фигурами человека в белом, запыленном хитоне и без сандалей и пегой, тощей собакой, бежавшей след в след за своим добрым хозяином.

«А в воздухе на распростертых крыльях

Распятый Иисус висел»

Жара не давала ему спать уже целых пятнадцать дней. Он был усталым, и голова болела и гудела. Тридцать лет и три года он прожил на этой земле, и тридцать три года его тело не могло привыкнуть к этой изнуряющей жаре. Когда жара становилась непереносимой, его голова начинала гудеть. Этот гул или шум наполнял не только его голову, но и все его тощее, высохшее тело, и тогда он уходил от людей. Переносить присутствие других было для него невыносимым в эти периоды. Он уходил в пустыню или к воде – подальше от городов и селений, подальше от людей.

Теперь у него опять шумело в голове, и он не мог решиться – сказать ли ему об этом своим ученикам и Марии или просто уйти от них потихоньку. Он решил последнее, и ушел, никому ничего не сказав. Так он делал уже не раз. Конечно, это не хорошо, но по другому он не мог, а они ходили за ним, не оставляя его ни на минуту последние три года.

Он уже сказал им все, что мог. Чудеса делать он не может. Он может только дать почувствовать веру. Веру в чудеса. Это он мог, да и то не всегда. А его вера была тоже – как и эта жара – иногда непереносимая, а иногда мягко согревающая тело и отгоняющая мысли сомнений. А они были у него всегда. Сомнения в себе, сомнения в людях, сомнения в учениках и Марии, сомнения в вере и сомнения в боге.

Тогда его голова наполнялись шумом, и он уходил в пустыню. В пустыне было просторно и пусто. Но ночью жара спадала, и голова болела меньше. Тогда он засыпал прямо на песке, рядом с ящерицами и скорпионами. Засыпал и видел свои сны. Про них он говорил ученикам мало. Он не хотел их пугать. А видел он странные картины – может, будущего, а может, и прошлого. Различить он не мог. Вот и теперь, как только жара спала, он лег на песок, теплый от дневной жары, и прикрыв голову своим платьем, он уснул.

Его дух как провалился в глубокий колодец сновидений. Он увидел станцию, город с балконами, украшенными красными гортензиями в горшочках, толпы празднично одетых людей. На верхушке дома были нарисованы буквы. Он букв не знал, поэтому за него писал его ученик, сборщик налогов. Тот был грамотным и даже показал ему буквы, но запомнить их Иисус не мог. В голове его был шум, который не давал ему сосредоточиться, и он опять забывал выученные буквы.