Майкл Финберг - Два коротких рассказа

Во время этой кричащей миссии спасения, – миссии, которая отражалась в этом рыхлом пепле осени, в тот момент, когда я увидел дьявольский стук в широкие Врата Смерти и её огромные гневные челюсти, что открывались теперь, чтобы впустить всех тех, кто мчится по широкой железной дороге к этому мгновенному исчезновению, – из огромной фабрики смерти, отлаженной как промышленный процесс, вышло странное благословение. Эта большая, отчаянная, вздыбленная и громоздкая машина смерти, которой владели безобразные и омерзительные сознания, что внезапно были воссозданы тайной сверхсовременной технологией, вышедшей из этих огромных и просторных демонических бараков.

Это была именно та странная психология, согласно которой можно было рассматривать людей как сырьё для производства сухого удобрения; это была та новая зловещая система хозяйствования, в которой простой вдох становился непосильным заданием, и это, казалось, был именно тот недостаток сжатия в диких больших безмолвных камерах, и на самом деле это были те изумительные и столь же курьёзные руины, что я теперь видел пред собой в огромном сортире Молоха; и всё же паника стала ослабевать, как только психическое пространство начало вновь расширяться, чтобы достичь своей былой большой и славной полноты; это была просто безмолвная и сюрреалистическая пустота, что высвобождала теперь свет.

И да, это было большим и священным жертвоприношением Польше, когда маленькие дружелюбные лица провожали меня, а поезд отъезжал к тем другим встречам с напряжением в святом спокойствии.

Всего за несколько минут и секунд:

Представьте себе, я теперь в австрийской столице, чьи жители без мыла в задницу влезут. А это всего-навсего полая и пустая старушка Вена со своей анархистской музыкой и большим, тяжёлым и тонким «чёрным напряжением». Эта громогласная и неудачливая столица-бедолага была теперь не больше чем большим и изношенным музеем. Она как безобразная ухмыляющаяся голова без туловища, и тут я встречаю покачивающегося на волнах венского мастера «белого напряжения», самого известного и прибитого космического альфонса австрийской столицы; и теперь я вбегаю в комнату, увешанную побрякушками, чтобы побыстрее усесться, и это время для «пуджи», в которой Сарасвати встречается с Дон-Жуаном в этом огромном совокупном жертвоприношении австрийцам, которые дали миру и Шуберта, и позднее Гитлера, Гайдна и Малера, и Витгенштейна, а потом и старого беднягу Зигмунда Фрейда, изнывавшего от скуки, разбитого и ждущего смерти со своим огромным усталым безразличием, которое было теперь свидетелем того, как старый мир подходил к своему самоубийственному исходу.

И теперь я застрял в этой большой и воинственной машине потребления, и чувствую как мурашки бегут по спине, и вся эта ненормальная тяга к «ябъюмам», что теперь входит в моду; и она так далеко от этой устрашающей сверхэффективности в паре с дорогим и негостеприимным кичем под маской культуры; живёшь будто в необъятной картинной галерее, в которой отдаётся эхо «блицкригов» и глубоких котлованов для штабелей жертв, и это дом для всех печально известных личностей целой Европы и это же большое неприглядное кладбище пропитанных пылью империй; м-да, хоть сейчас на дворе и 1993-й, а всё кажется, что 1919-й.

Затем, оплывающий жиром поезд-воронка на короткое время останавливается в чудаковатом новом королевстве Словакии с её невзрачной столицей Братиславой, и я слышу, что отсюда недалеко до старого и любимого крысами замка колдуна в Девине. Это именно тут, на этом клочке огромной мощи, где тайные реки сливаются в противоречивый туман, и многие отдали свои жизни, чтобы теперь владеть этим холмом, и именно здесь, где когда-то проходила интеллектуальная граница и рубеж времён старой Холодной Войны, создавалось впечатление, что все большие и безобразные демоны куда-то на время исчезли.

Естественный ноль:

Так вот, ребята, я теперь всего лишь большая, безобразная потаскушка Будапешта в этом чертовски извращённом и жестоком вонючем городе чокнутого жулья и полоумных потреблений. В маниакально-депрессивной Венгрии стоит прекрасный, просто изумительный день, и дикая горячка кормления до предела нахальна в этом затёртом и перегревшемся двигателе чёрного и белого экономического напряжения; это весёленькая камера пыток и, знаете ли, возбуждённые христиане, подсевшие на амфетамин, на самом деле дали мощно прикурить бледнолицым язычникам, а умирающие капиталисты теперь побили вонючих краснопузых и извращённых нацистов, и я вижу эти разломанные, иссечённые тела в тёмных зловещих туннелях, и они теперь открывают мне нахальных навязчивых венгров с их неотвязным, монотонным языком, как самых настоящих евроазиатов; но, как Вам известно, турки оставили свои серные ванны, променяв их на поистине красивых венгерок, которые направляют эти голодные привидения-паникёры через невидимые и спрятанные лабиринты, где была изукрашенная драгоценностями и современная форма осквернения на секретных скрытых кладбищах и пронзительное лихорадочное уничтожение, что привело меня к этому непонятному и нестабильному лабиринту.