Василий Богданов - Бунтующий Яппи

Попытался поймать в фокус воображения её розовый кошачий ротик. Он порхал перед внутренним взором. Когда-нибудь мы с ней поженимся и тогда будем вместе лежать в одной постели. Мне представилась сцена: я у неё в гостях, мы долго целуемся – Господи, невероятно! – оба падаем на кровать. Мои руки забираются ей под блузку. Нет. Я поспешно отдёргиваю их и отваливаюсь в сторону. Лежим, прерывисто дыша и глядя в потолок. Кто-то стискивает сердце. Господи, милая моя, как долго ещё до свадьбы! Нам только четырнадцать. Но мы дождёмся, правда, ангел мой? Правда? Так мы будем испытывать себя, мучить каждый день, но ни разу не дойдём до конца. Что-то, конечно, можно будет себе позволить и до свадьбы. Снять с неё блузку, расстегнуть лифчик и прижать маленькие нежные грудки к своей горячей груди. В этом же нет ничего предосудительного! Всё. Только это. Дальше я не пойду. Я честный человек. Я начинаю проделывать всё это с ней в своём воображении. Я готов был сдержать слово. Только снять лифчик. Расстёгиваю его скрюченными пальцами: мелькают круглые спелые фиолетовые груди, украшенные шершавыми шишечками. Смуглое тело. Прекрасный раскосый, серебром отливающий сабельный длинный серп татарского глаза. Сверкнул. Рассёк. Губы жаркие, пухлые прислонились к губам. Альфия. Зверея, рычу, рву в клочья одежду. До конца! До конца! Ткань подушки, как наждачная бумага, царапает щёку. Тихо, чтобы мама не услышала. Простыня облепила зудящее тело. Тру его обо всё, что попадётся под руку. Господи, не могу. Прости грешника. Так. Колени стискивают одеяло, как клешни. Подушку вниз. Обхватываю ногами. Мну её. Милая Альфия. С тобой не надо ждать. Скорее. Кусаю зубами комок простыни. Целую собственные руки. Я нежный, я такой нежный, дайте мне подарить свою нежность. Ногти царапают кровать. Спазм. Стрелой в небо. На излёте. Высшая точка. Звезда. Взрывается. Стремительно вниз. Тело колотит, будто оно кувырком по ступенькам летит. Всё.

Распятый лежу на кровати. Я жалок. Я противен себе. Я ничтожество. Если бы Машенька только знала, она бы меня не простила никогда. Всё, сегодня был последний раз, когда я позволил себе это. Я мужчина или тряпка? Неужели не могу сказать себе твёрдо раз и навсегда: я завязал и точка. Могу. С тем и заснул.

На следующее утро, так и не помирившись с мамиком, погнал в школу. Обычный день. На крыльце у школы старшаки тусуются. Широкие спины в кожаных куртках. От них несёт агрессивной смесью табачного дыма и одеколона Oldspice. В рекламе мужик рассекает по волнам на сёрфинге. Обещают запах свежий и пряный, как морская волна. Короче, это был Чиба и его братва. С ними ещё зависали размалёванные девицы с обесцвеченными волосами. Драные лохудры. Я хотел было незаметно прошмыгнуть мимо, но меня окликнули:

– Слышь, парняга, иди сюда, побазарить надо.

Внутри всё похолодело, и кишки слиплись от страха. Такой вот я трус. Если будут прикалываться, смолчу. Ну их, с ними связываться.

– Иди, иди, не грейся.

Я робко приблизился. Обесцвеченные лохудры нагло изучали меня, надувая розовые пузыри из жвачки.

– Чё уставился? – одна сказала. – Это ж «Бубль гум».

Они заржали.

Чиба наклонил свою бычью голову вниз и выкатил на меня стеклянные карие глаза. На его короткой шее растеклось чернильно-фиолетовое родимое пятно.

– Ты в воскресенье с Груздём махаться будешь? – спрашивает.

– Ну, я, – отвечаю.

– Смотри, не обломай, мы все придём, посмотрим.

– Да, я уже ставки сделал, – выкрикнул кто-то из их братвы. Все снова дружно загоготали.

Чиба продолжил:

– Я на тебя поставил, не обломай. Если Груздь тебя отпиздит, ты мне денег будешь должен.

Я заморгал и хотел возразить.

– Ну чё шарами хлопаешь, вали теперь.

Я повернулся, как загипнотизированный, и пошёл в школу. Хренотень какая-то получается очень неприятная. Теперь-то уж железно придётся драться. Вчера, успокоившись, я подумал, что, может быть, как-нибудь удастся замять это дело. Не выгорит. Настроение опять стало паскудное, будто отравился чем.

Единственный случай меня сегодня порадовал. Стоим мы с Дениской на переменке перед географией, треплемся о чём-то своём. Весь наш класс торчит в коридоре, потому что Географиня никого внутрь до звонка не пускает. Запрётся на шпингалет и сидит одна. Какого чёрта она там делает? Заходим потом на урок, а там воняет «Красной Москвой» или ещё чем. Наверное, она за перемену целый флакон на себя вылить успевает. Зачем? Может, чтобы потом от неё не несло. В общем, точно не знаю. Короче, мы с Дениской прикалываемся, а рядом Светка Зубова с Маринкой. И как-то ненавязчиво вдруг начинаем вместе общаться. Они смеются, мы не отстаём. Я чувствую: что-то уже наклёвывается. Словом, хорошо всем. А дальше – ещё лучше! Светка в разговоре, как бы между делом, протягивает полные красивые руки и поправляет воротничок моей рубашки. Мне прямо в лицо, в самые глаза ударило тёплой волной, даже губы обожгло. Сделала она это бессознательно, повинуясь какому-то женскому инстинкту приводить всё в порядок, и сама смутилась. Тепло заструилось вниз, растекаясь по животу. Приятно было до жути. Я тут же на месте в неё влюбился. Таких потрясающе красивых тёмно-карих, почти чёрных глаз я ещё ни у кого не видел. Кожа у неё белая-белая, а на щеке коричневая родинка, будто кто капнул в молоко капельку шоколада. Родинка движется, прыгает, когда улыбаются розовые губы. Какая она замечательная, эта Светка! И оказывается, не злится на меня за то, что я её тогда случайно в раздевалке увидел без лифчика. Чёрт, я иногда сам себя не понимаю! Мимо в этот момент проходила Маша Кащенко, и я не нашёл её такой же привлекательной, как вчера. Мне показалось, что она слишком худая. И нос у неё крупноват. Я даже обозлился на неё за этот нос. Симпатичное личико и такой носище! Какая-то она, вдобавок ко всему, холодная. Во всяком случае, в Светке больше тепла. Светка душевнее и ближе как-то.