Ана Мелия - Стучитесь, открыто. Как я боролась с раком, потеряла надежду и нашла себя

В восьмом кабинете было многолюдно. Молодой врач, две медсестры – все разом повернулись в мою сторону. Не зная, что прятать – грудь или леопардовые трусы, я поплелась в пакетах-бахилах по холодному полу. «Ложись на кушетку, будем делать тебе прокол».

Легла. Мои руки оторвали от груди и развели по сторонам. Предупредили, что сейчас будет больно – и резко воткнули прямо в грудь раскаленный кинжал.

Нет, это, конечно, был не кинжал, а толстая игла для биопсии, но грудь мою пронзило таким огнем, что я даже не смогла выдохнуть. Дикая, горячая боль разлилась по измученной маммографией груди, но самое страшное было впереди. С такой же силой врач резко достал иглу, и снова меня будто ударило током. Я еле сдерживала слезы, стонала и молилась, но мне приказали лежать спокойно, потому что биопсию надо повторить.

«Нет, нет, пожалуйста, не надо, я не могу!»

«Терпи, это тебе надо. Ещё один разочек – и отпустим».

Я застыла без движения и дыхания. Сжалась в комок боли и стыда, лежа без одежды в чертовых бахилах в холодном бездушном кабинете, где мне без обезболивающего протыкали больную грудь огромной иглой. Место прокола горело, мышцы внутри от боли скрутил спазм, спина была мокрая. Когда врачи скомандовали: «Готово, можешь одеваться», у меня не осталось сил ответить. Я с трудом встала и на слабых ногах поплелась к своей одежде.

Морской волк поймал меня где-то на лестничном пролете и скомандовал быть как штык на следующий день на врачебной комиссии. Без вариантов.

Грудь тянуло, голова гудела, но слезы уже не текли – они застыли где-то внутри.

Комиссию назначили на полдень. И чем меньше времени оставалось до полудня, тем беспокойнее становилось у меня на душе.

Я не боялась: ничего страшного сказать мне не могли. Я уже сдала онкомаркеры, они были в норме. Наконец-то я получила заключение по тем самым клеткам кожи, что так больно взяла из ранки маммолог – и там чисто.

Подруги в один голос рассказывали: такое случалось практически с каждой. Устрашающие подозрения всегда оказывались беспочвенными. Да я и сама понимала, насколько нелепы могут быть подобные предположения. Моя мама, многочисленные тетушки, сестры – были здоровы. Обе бабушки уже умерли, но причина их смерти значительно отличалась от рака – инфаркт, инсульт.

И всё же… какая-то посторонняя мысль, еще толком не сформулированная, сырая и невнятная, дергала меня. «Что это может быть? Что за болезнь, которая не лечится антибиотиками, не реагирует на примочки, которые мне прописали, и так быстро распространяется?».

Беспомощность лекарств, которую я наблюдала уже третий месяц, была мне неприятна. Я не могла ничего проанализировать, не знала, как взаимодействовать, и это новое для меня ощущение отсутствия контроля над своим телом нервировало.

Обычно решительная и собранная, я чуть дрогнувшим от напряжения голосом попросила мужа: «Миш, поехали вместе. Что-то мне в этом диспансере не по себе, неприятно. Сходи со мной на комиссию».

Миша, как и большинство сильных и уверенных в себе мужчин, больниц не любил и ехать туда боялся. Едва переступая их порог, он менялся, в глазах появлялись какая-то запуганность и бессилие. Рационального смысла брать такого помощника с собой не было, но я почему-то успокоилась, когда он согласился.

Приехали – и тут же попали в вязкую, крикливую, нервную очередь. Люди заходили в кабинет, чтобы выйти или с надеждой, обнадеживающими результатами, или с отчаянием, когда по лицам врачей читаешь гораздо больше, чем в своем сухо написанном, непонятном диагнозе.

Мы выбивались из окружающей среды. Держались за руки, что сдувало напряжение, как дорожную пыль. Шептались, хихикали, говорили о предстоящей поездке – оставалось меньше недели, вещи стояли несобранными. Наконец назвали нашу фамилию. Мы вместе шагнули в кабинет…

Повсюду сидели врачи. Человек восемь-девять, не меньше. На стульях, краешках стола, тумбочках. Морской волк стоял рядом и неуместно торжественным голосом стал зачитывать протокол: «Пациентка Анна Мелия, 29 лет, обратилась ко мне с жалобой на уплотнение в груди…».

В окно нещадно било наглое майское солнце, затапливая маленькую комнату своим теплом и светом. Где-то на улице ездили машины, разговаривали люди, создавая монотонный и убаюкивающий гул города. Все было так привычно и обыденно, и даже лица всех этих врачей казались мне какими-то знакомыми – как будто всё это уже было со мной не раз. Заурядный обычный день.