Виктор Кротов: Этюды о непонятном. Сборник эссе

Спасибо за гениальный совет. Будем стараться дальше.

Она протянула мне горсть клюквы, и я положил в рот одну ягоду. Ягода была гладкой, мягкой и прочной. Я долго катал клюкву языком по небу и находил это занятие приятным отдыхом после той бурной речи, которую только что произнес. Сам радуясь неожиданной точности сказанного, я удивлялся, что речь эта не произвела особого впечатления. И вдруг клюква лопнула, взорвалась, горячим ароматно-кислым соком ошеломив каждую клеточку рта. Этот волшебный будоражащий сок медленно стекал в горло, и казалось, что одной ягодой можно утолить все свои желания. Но мысли мои отдавали горечью. В который раз уже за свою взрослую жизнь я вспомнил о несчастной ложке, подносящей ко рту похлебку. И произнес это изречение вслух. Произнес – и внутренне съежился от стыда, сообразив, какое распределение ролей предложил своей вечерней собеседнице, которую я любил всей душой и ни за что не хотел обидеть.

Она не обиделась. Она поняла, улыбнулась и отшутилась. Она не имеет ничего против роли ложки, только, пожалуйста, не металлической, а непременно деревянной: теплой и расписной. Она даже настаивает на этой роли. Уж очень она сочувствует бедному супу, которому постоянно грозит разливание, растекание по столу, а то и по полу. Которому необходима кастрюля или миска, но даже там ему суждено остыть и прокиснуть, если вовремя не найдется прекрасной (всегда прекрасной! – хотя не всякий суп это понимает) ложки, способной помочь ему осуществить свое предназначение. Конечно, ложке не дано понять вкус супа (тут она положила в рот несколько ягод, раскусила их и блаженно поморщилась), но это не по ее части. Для нее важнее придать и сохранить супу форму, сберечь его и возвысить – ко рту едока. В этом призвание всякой ложки, и только суповая премудрость может оплакивать такую судьбу…

Я катал по небу очередную ягоду и думал, не грозит ли мне опасность стать клюквенным наркоманом. Ягода лопнула, растеклась, и я снова поразился, какое наслаждение можно получить от этого жгуче-кислого сока.

Бывают дни (биоритмы ли тому причиной или неосторожный шаг против незримых силовых линий жизни), когда все до единого встречные лица кажутся уродливыми. Словно у каждого выступили наружу скрытые пороки. Кругом неприятные, раздражающие карикатурные облики. В таком состоянии, наверное, Гойя писал «Капричос».

Иногда покаянно претерпеваешь это наваждение, чувствуя замутнённость собственного взгляда. Иногда мучительно смакуешь свой кошмар, будто разглядываешь яркую босховскую фантасмагорию. Иногда прячешься в себя, стараясь ни на кого не обращать внимания. Иногда лихорадочно ищешь чьё-нибудь настоящее лицо, которое разрешило бы нахлынувшее заклятье. А иногда вспомнишь – есть средство!

Есть средство.

Того, кто постарше, вообразишь на мгновение своим отцом или матерью. Того, кто поближе к тебе по годам, вообразишь братом или сестрой. Не отвлеченно, не в переносном смысле, а родным, любимым человеком. Кого-то вообразишь старым другом, таким, которого давно уже ни в чем не упрекаешь, а только сопереживаешь его бедам… Не всегда это просто – как не просто вырываться из любого заколдованного круга. Но этим средством стоит постараться овладеть.

И ты возвращаешься из холодного чужого Зазеркалья в свой мир, где у встречных снова лица, а не маски. Там, где виднелось уродство, приоткрывается несчастье. Там, где маячила пустота, угадываешь ожидание и затаенность, под отчужденностью замечаешь усталость, под самодовольством – слабость…

Не всегда легко вспомнить об этом средстве, не всегда легко сделать первое внутреннее усилие. Но если вспомнил, если сумел – насколько светлее идти дальше…

Вспоминаю, когда в первый раз я стал задумываться об этом… Кажется, в тот день, когда произошла история со стеклом. Очень короткая история. Я шел по тротуару – и вдруг отшатнулся к стене дома, сам не понимая, что делаю. А через мгновение на то место, где я шёл, упало большое стекло с верхнего этажа и разбилось вдребезги. Вот и всё. В этот день, попозже, я и подумал, что тело живет своей не совсем понятной жизнью. Это не я, это оно неведомым мне образом почуяло опасность и поспешило уберечься.