Светлана Серова - Поворот. Книга первая

Она поработала и горничной, и няней, и кондуктором в трамвае. Вскоре она выучилась на водителя трамвая, и, как она рассказывала, с удовольствием гоняла на пустом трамвае по пустынной ночной Москве. На танцах в парке она познакомилась с отцом, и довольно быстро они поженились, в скором времени родилась я, а затем и остальные дети.

Каждое лето мы ездили в отпуск на Украину, вернее, мама и мы, дети. Своё первое путешествие туда я совершила, когда мне было двадцать дней от роду, рассказывала мама. Бабушка купала меня в каких-то чудесных травах, оттого, я полагаю, и выросла моя чудесная рыжеватая шевелюра.

Папа обычно провожал нас до вокзала. Он оставался работать и приезжал только в конце лета на неделю-другую, чтобы всем вместе вернуться в Москву. Мама трепала его за воротничок рубашки и многозначительно повторяла, как заклинание: «Ты только тут без нас не балуй, не балуй!» Поезд отправлялся, и начиналось лето.

Преодолев тысячи километров в плацкартном вагоне, а затем и на нескольких деревенских покосившихся перегруженных автобусах, мы выползали на нашей конечной остановке вместе с немыслимо огромным багажом (банки с тушёнкой для варки супов, консервы, подарки, детская одежда и т. д.)

Остановка находилась на крутом холме, где нас уже поджидала бабушка и откуда нам предстоял спуск к огромному огороду, который казался мне целым полем (а по сути он таковым и являлся), и к дому.

Настоящей «Вассой Железновой» из нас троих, наверное, всё же была моя бабушка, Оксана Тарасовна Бойко, чей характер полностью соответствовал фамилии, которую она носила. Личность сильная и загадочная, поскольку многие тайны её биографии так и остались неразгаданными. «Моя бабушка курит трубку, трубку курит бабушка моя!» – это про неё. Когда маме исполнился годик, она взяла её в охапку и ушла от мужа. Что уж там её не устроило в семейной жизни – покрыто полной тайной. Мама говорила, что, якобы, она явилась плодом не любви, а насилия; и бабушка была вынуждена выйти замуж за её отца, чтобы избежать позора, но жить с ним так и не смогла, поскольку никогда его не любила. Так это или не так, но поступок по тем временам был неслыханный, тем более в селе. Растила она маму одна, при посильной помощи своей матери, жившей с ними.

Оксана Тарасовна в молодости носила короткую стрижку наподобие каре и кожаную куртку. Работала она заготовителем в колхозе; что входило в её обязанности, я так до конца не поняла, по всей вероятности, она отвечала за поставки, то есть заготовление сельхозпродукции. Знаю только, что бабушка водила грузовик, который назывался «полуторкой», курила, не признавала ничью критику и плевать хотела на общественное мнение. Какими-то мистическими путями она оказалась на каком-то съезде каких-то писателей и много раз с гордостью показывала мне, уже школьнице, старую потёртую фотографию, на которой она была запечатлена вместе с Николаем Островским, написавшим знаменитый роман «Как закалялась сталь», и которую она бережно хранила в сундуке.

У бабушки был незаконнорождённый сын, мой дядя Семён, мамин сводный брат. Кто являлся его отцом – об этом никому не было известно. Бабушка уехала на какие-то очередные «заготовки» и вернулась беременной. Судя по всему, она очень любила его отца, если решилась родить одна, будучи не замужем, и к тому же в селе, где царили предрассудки. В Семёне она души не чаяла, хотя он достался ей очень тяжело, так как был очень слаб здоровьем и страдал многочисленными недугами. Моей маме было уже четырнадцать лет, когда он родился, и, как она говорила, она очень страдала от «позора», которому подвергла её моя бабушка, и от непосильной функции домашней няньки, которую взвалили на неё.

Итак, моя бабушка стояла на горе́ в ожидании. Она была хрупка и тонка, с сильными и натруженными руками. На голове характерный цветастый платок, под которым собранная в пучок длиннющая седая коса толщиною с кулак, которую она расчёсывала раз в неделю, обильно поливая волосы керосином, иначе она с ними не справлялась. У неё было худое, узкое лицо с тонким-тонким прямым носом, как на иконе, и лучезарные голубые глаза, нет, даже не глаза, а очи. Как говаривала она, в молодости стоило ей только взглянуть, как загипнотизированный её взглядом объект тут же послушно подходил к ней. Верю, охотно верю.

Мы спускались в дом, где нас ожидал неземной вкусноты обед: разумеется, борщ с молодой фасолью и домашней сметаной, куриная лапша ручного изготовления с какой-то фантастической душистой шоколадного цвета подливой, по сравнению с которой меркнут даже ароматы трюфелей, и, конечно, гора пирогов: с молодым протёртым горошком и чесночком, с вишней, с вареньем и так далее и тому подобное…