Гера Фотич - Умереть в раю

Это было окончание изнурительного многочасового перелета. Осталось позади блуждание по многочисленным залам с блестящими полами, похожими на мраморные столешницы бильярдных столов, где люди, словно шары, толкаемые необходимостью, закатывались в лузы турникетов. Недолгая скученность и новое пространство. Ближе к долгожданной свободе после бестолкового пребывания в прозрачных бесконечных лабиринтах очередного аэропорта.

Полицейский с окаменевшим в своей сосредоточенности лицом погрозил Василию пальцем и указал им же на проход, где скопилась очередь из дюжины человек. Он был невысокого роста, без лишней полноты, что не предполагало возможности грубого наезда массой тела, как это представляли многочисленные боевики с участием американских копов.

«Почему я должен идти туда, если рядом есть совершенно пустые проходы между тумб, где сидят такие же болванчики, как этот, и о чем-то мило беседуют между собой?» – подумал Василий. Сделал вид, что не увидел жеста стража порядка. Начал вертеть головой, словно пытаясь сориентироваться в незнакомой обстановке. Как бы ненароком, оказался у арки металлодетектора, где прибывшие не задерживались.

Полицейский снова, молча, повторил свой жест и, прижав правую руку к кобуре с торчащей рукояткой пистолета, сделал шаг навстречу.

Теперь движение выглядело угрожающим. Не под стать хищному орлу высматривающему жертву с блестящей кокарды фуражки копа. Просто в машинальности его движений, выдержанной конкретности жестов, аскетичной мимике сквозило нечто механическое. Похожее на манипуляции робота, который неумолимо будет делать то, на что запрограммирован. Как хлеборезка, опускающая свои острые крутящиеся ножи через равные промежутки времени на поставленную в лоток булку, и отделяющая кусок за куском. Точно так же она с тупым безразличием отрежет неосторожно оставленный на запеченной корочке ваш палец, залив все вокруг липкой кровью. И будет продолжать резать дальше без какого либо сожаления о случившемся.

Василий не стал больше испытывать судьбу и вернулся в указанную очередь. Теперь он был уже примерно пятнадцатым. С завистью смотрел, как подошедшие позже него беспрепятственно катились, не задевая бортов, в последний накопитель мимо стойки, где он безуспешно пытался проскользнуть.

Это было непонятно и унизительно. С чувством неравенства и ущемленного самолюбия, все более возрастающим ощущением расовой дискриминации, переходящей в ненависть, он продвигался в очереди навстречу полицейскому. И оказавшись напротив, получил еще один бланк для заполнения. Краем глаза увидел, что свободно проходили только граждане с синими паспортами. Осознав необходимость соблюдения новой формальности, смиряя внутренний протест, все же не выдержал. Для собственного оправдания чуть слышно пробурчал:

– Сколько можно их заполнять?

Взяв бланк, мельком взглянул на стража порядка, ожидая увидеть насмешку презрения к глупому чужестранцу. Но тот едва улыбнулся, добродушно раздвинув в стороны плотно сжатые губы, выявив сеть морщинок в уголках глаз, обозначив кокетливые ямочки на щеках. И от этого чужого ехидства, без какого-либо превосходства, а с сочувствием и пониманием к замученному долгим перелетом пассажиру, вся ненависть, копимая Василием в этой пресловутой очереди, переросла в благодарность. Он ощутил восторг от профессионализма стража порядка, отточенной продуманности действий, выражения лица в заранее прогнозируемой ситуации. Василий представил скрывающийся за данным поведением огромный опыт, совершенствуемый столетиями. Выстраиваемую и принятую модель, куда его, отставного полковника российской милиции, сейчас воткнули как новобранца. Словно кусок теста в заготовленную форму, дающую возможность выпекаться только в соответствии с удобоваримой и принятой в этой стране нормой…

– Привет, дед! – услышал он позади себя весёлый голос и почувствовал, как легкая ладонь коснулась плеча. Обернулся и увидел знакомых парней, рядом с которыми сидел в самолете. Успел с ними поболтать.

Они уже переоделись в футболки и шорты. Неожиданным образом были трезвы, словно не опорожнили за перелет литровую бутылку Чиваса. Как ни в чем не бывало, стояли, бодро потряхивая исписанными листочками, словно пионеры в очереди на прививку.