Инга Максимовская - Neлюбoff

– Да уж – отвечаю я, мысленно пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел друга. По всему выходит, что очень давно. – Вечером, в нашем баре.

– Сильно видать тебя приперло, раз ты обо мне вспомнил – обиженно бубнит он – Давай только недолго, а то у Мишки с Тишкой опять температура. Ленка на нервах вся, фурия просто – ругает он свою вторую половинку, с такой любовью в голосе, что хочется тут же отпустить его домой, а не забивать своими глупостями идеального семьянина Пашку. – Ладно, в шесть. Жду.

Ленка моя бывшая любовница. Это я устроил ее в Пашин университет, составив ей протекцию перед моим лучшим другом. Павел знает, конечно. Не может не знать, но ему все равно. Он просто любит ее. Сразу полюбил, как только увидел ее конопатый нос и трогательно – косолапые, маленькие ступни. И она любит. Это видно по взглядам, которые она бросает на своего мужа, как постоянно старается обнять его, прикоснуться. Без любви невозможно родить таких прекрасных близнецов, пролежав в больнице всю беременность, только для того, что бы сохранить плоды своей любви к мужу, отважно сражаясь за каждый день их внутриутробного развития.

Ровно в шесть я в баре, зная болезненную пунктуальность моего друга. Вижу издалека его массивную фигуру, окутанную легкой дымкой сигаретного смога. Заметив меня, он машет рукой.

– Привет – говорю я, садясь на стул напротив.

– Здорово – басит мой друг и тянется ко мне, что бы заключить в свои медвежьи объятья. А потом мы сидим и пьем ледяную, тягучую водку из запотевших стаканов. Павел Александрович раскраснелся, лоснится лицом и громко прихлебывает. Мелкой посуды он не признает, собственно поэтому, именно этот бар так любим им. По его мнению, только в этом баре водку подают в правильной посуде. Прихлебывает Павел все, будь то чай или виски, которые, кстати сказать, он не любит, обзывая их буржуйским пойлом. Он делает это, с каким – то особым, только ему понятным смаком, втягивая напитки в свитые в трубочку губы и громко крякая при этом. Паша внимательно слушает мой рассказ о поселившейся в моем доме и сердце девушке.

– Очень уж ты сердобольный, Анатоль. До глупости. Ты вот тут ее жалеешь, сидишь, а она может уж из дома у тебя все потырила и сбежала.

– Добрее надо быть, Паша. – Раздраженно отвечаю я. Мне, почему-то, обидно, что мой лучший друг говорит про Софью такие гадости. Замираю, поняв, что в первый раз зову ее по имени, пусть даже мысленно. – У нее была куча возможностей, как ты изящно выразился, все у меня потырить.

Сердоболие – слово, то какое подобрал, наверное, у какого-нибудь знакомого попа подслушал. У меня и в самом деле болит сердце, за эту заблудшую, истрепанную душу.

– Ты, Толян, не обижайся. Я, ведь, по – дружески, за тебя волнуюсь. Помнишь, как в детстве ты меня от дружков своих защищал. Бабка моя, царствие ей небесное, сказала мне как то, что таким милосердным, как ты, может быть только выросший в любви человек. И знаешь, я завидовал тебе тогда, что родители у тебя есть, что милосердный ты. У меня то, не было родителей, бабка воспитывала. А мне ее любви не хватало. И я решил тогда, что вырасту, и тоже стану милосердным, помогать всем буду. Только, видишь ли, я как начинаю ощущать на себе человеческую неблагодарность, так у меня все желание отбивает людям радость доставлять. Я ведь, просто оградить тебя хочу, что бы тебе больно не было. Бывшая твоя, камня на камне в тебе не оставила, а ты вновь к граблям примеряешься, Думаешь, с какой стороны бы на них половчее наступить, что бы больнее прилетело. Помогу я, конечно, протеже твоей. Осенью уже мечту ее исполним, учиться будет. Я только хочу, что – бы ты не обжегся, опять.

– Не помню я, как защищал тебя – огрызнулся я, соврав.

– Помнишь ты все. Ты знаешь, я часто бабкины слова о милосердии вспоминаю и на родителей твоих равняюсь. Я их помню очень хорошо, как они, всегда, шли рядом, держа твои руки в своих, готовые всякий момент закрыть тебя собою. И мы с Ленком стараемся близнецов в любви воспитывать. Они ведь все замечают, как Ленка меня целует, провожая на работу, или я несу ей завтрак в постель. Как она меня по намечающейся лысине гладит. Один коллега – идиот, сказал – «Жена, чего то у тебя раздобрела». Стану ли я такому объяснять, что она, родив моих детей немного поправилась. И хоть рога у нее вырасти, я не перестану ее любить. Любят ведь не только за внешность. Да, ты сам лучше меня знаешь. Просто, мне хорошо с ней, душевно, спокойно. И домой я иду с радостью, потому что знаю, что там меня любят и ждут. И я думаю, Мишка с Тишкой вырастут хорошими людьми, милосердными, потому что видят дома любовь и уважение