Инга Максимовская - Neлюбoff

– Почему ты не прикасаешься ко мне? – Спрашивает она, уперевшись в мои глаза, своим гипнотическим взглядом. – Тебе противно?

Я не могу дотрагиваться до нее, не вожделея при этом. Реакция моего организма на нее пугает. А еще останавливает космическая пропасть в двадцать лет между нами. Двадцать, длинных, лет между нашими рожденьями. Где я был, когда рождалась она, оглашая приветственным криком, принявший ее в свои чертоги свет. Возможно, трахался в пьяном угаре с одной из своих сокурсниц, или мыкался по стройотрядам, горланя под гитару пошлые песни и работая в перерывах между студенческими попойками, до ломоты в молодых, жаждущих труда костях. Или, может, мне надо было, как схимнику принявшему целибат ждать ее взросления не растрачивая себя на связи со случайными женщинами, что – бы не осквернить, не унизить ее. Оставляю ее вопрос без ответа. Думаю, она сама поймет, что я не желаю заставлять ее отдаться мне в знак благодарности за крышу и тряпки, которые я ей дал. Я буду ждать, когда она сама попросит меня о близости, но не по принуждению, а по воле чувств.

– А тебя, как зовут? – Спрашивает она спохватившись. Лицо ее заливает краска.

«Анатолий», – нехотя, отвечаю я.

Анатолий – дурацкое имя. Всю свою жизнь не люблю его. Как я мечтал в детстве, о простом и звучном имени, типа Алеша или Володя. А у меня, что? Анатолий – слишком громоздко, а при слове Толик сразу представляется, сопливый мальчишка с изодранными, замазанными зеленкой коленками. Папа назвал меня в честь своего отца, сгинувшего во время страшной войны, унесшей миллионы жизней. Он не знал его совсем, да и отец, так и не увидел рожденного после его побывки дома сына. Я видел своего деда на выцветших, пожелтевших снимках, бережно и трепетно хранимых моей бабушкой. Она постоянно перечитывала присланные с фронта треугольнички писем, украдкой смахивая набежавшие слезы. Мы так и не узнали, что было в них. Бабушка сожгла адресованные только ей послания, предчувствуя скорый свой уход. Свою любовь она пронесла сквозь всю свою жизнь, так и не найдя замены своему Анатолию.

– Ты мое восходящее солнце – говорила мне мама, где – то прочитавшая перевод моего имени с греческого. Она гладила меня по белобрысой, пятнами голове и рассказывала, что когда я родился весь роддом бегал смотреть на удивительного пятнистого младенца, с волосами цвета воронова крыла и белыми зебрячьими пятнами, на взъерошенной челке. ” От Толечки подарок» – вздыхала бабушка, гладя меня по непослушному белому вихру. ” Это тебя ангел поцеловал» – причитала мама. Дед был натуральным блондином – красивым и высоким, хотя рост невозможно было определить по фотографии. Но, раз бабушка сказала, значит, так оно и было. Этот вихор и определил мое имя.

«Толька, Толька, Толька этого мало» – дразнила меня моя бывшая жена. Ей всего было мало – денег, тряпок, любви. Ей всегда и всего было мало. Я не смог рассмотреть сразу за сиятельно – ошеломительной внешностью моей благоверной, мелкой и нищей мещанской душонки. Мне льстила зависть окружающих, смотревших открыв рот на мою самку. Это была гордость альфа – самца, выигравшего главный приз в неравной конкурентной борьбе, за право обладания элитной сукой. Я не был ей нужен, как представитель сильного пола. Мне кажется, что во мне она видела лишь огромный бумажник, у которого по недоразумению выросли ноги.

– Давай родим ребенка – предложил я ей однажды, когда мы лежали в кровати после бурного секса.

– Ты дурак? – Искренне удивилась она, оскалив хищные, жемчужно – белые зубы в гримасе отвращения – Давай, лучше туфли мне купим. Ну – те, с красными подошвами.

Это был последний наш с ней секс. Я своим умишком не понимал, как можно сравнить какие-то туфли с живым, порожденным тобой существом. Дура. Жадная, алчная идиотка с красивой внешностью и абсолютно гнилым нутром. Развод выжал из меня последние соки. Она позорно скандалила в суде, пытаясь отнять у меня то, что я и сам отдал бы ей, без боя и вырванных с корнем нервов. Но, она хотела театра. За всем этим вертепом я даже не понял, как потерял обоих, до боли любимых, моих родителей. Как, я не заметил их угасания? Может быть, потому что они не жаловались, жалея меня, не желая напрягать в сложное для моих нервов время. Они все время держались за руки, старясь не расставаться ни на минуту, в мудрости своей, понимая, как коротка жизнь. Они и ушли почти вместе, с интервалом в месяц. Просто не смогли жить друг без друга. Мне повезло – я видел любовь. Я жил в любви, купался в ней, но не смог окружить ею самых дорогих мне людей.