Инга Максимовская - Neлюбoff

– Почему ты не сказала мне, что голодна? – спрашивает он и приближается ко мне, подталкивая меня к неудобному металлическому стулу, а сам ныряет в недра холодильника и начинает метать на стол все, что попадается под руку. Я уже сбила первый голод и сейчас с любопытством наблюдаю за его действиями.

– На ночь нельзя есть всякую гадость – говорит он, намазывая на хлеб тонкий слой золотисто – желтого, моментально оплывающего масла. Я зачарованно наблюдаю, как скользит мужская рука с зажатым в нее ножом, заполняя хлебные поры. Он дергает банку с красной икрой за кольцо на крышке, как будто выдергивая из гранаты чеку, и наваливает оранжево – красные рыбьи яйца сверху на бутерброд. Стыдно признаться, но я никогда не пробовала икры. В нашем доме изыски не признавались. Икра взрывается на языке горько – соленым салютом, поначалу не очень приятным, но все более притягательным с каждым куском поглощаемого лакомства.

– Вкусно – мычу я и ем не чувствуя сытости, периодически поглядывая на ополовиненную банку.

– Ешь спокойно – она вся твоя. Завтра еще купим, если захочешь. А теперь – спать! – Командует он и скрывается в темноте спящей уже квартиры.

Я засыпаю. С набитым животом это получается легче. Даже в доме, где я провела всю свою жизнь, я не могла так расслабиться. Никогда. Мать выгнала меня месяц назад. Ее очередной ухажёр решил, что имеет право не только на нее и в первый же день полез мне под юбку. Угадайте, кому поверила любящая мамочка?

– За что ты так со мной – буднично, без эмоций спросила я?

– Просто, не люблю – спокойно ответила она и плотно закрыла дверь за своей, не нужной, не любимой ею дочерью. Милая моя мама, я тоже больше не могу любить тебя. Отболело. Но почему же тогда так свербит в груди, когда я вспоминаю твои редкие неумелые поцелуи в мою макушку, твой нежный сливочный запах? Возможно это моя вина, что ты так и не смогла полюбить меня.

[Он]

– Пойдем – говорю я ей утром.

– Куда? – Спрашивает она голосом лишенным всякого интереса.

– Купим тебе, чего – нибудь.

– Зачем?

Впервые в жизни вижу такую отрешенность у женщины, которой предложили шоппинг. Она идет рядом со мной по улице, настолько близко, что я чувствую ее дыхание, вырывающееся паром изо рта. Куртка на ней, явно не по погоде – тонкая, со свалявшимися от стирки комьями синтепона внутри. Она ежится от холода и явственно дрожит. Я стараюсь не отставать от нее, а она, почти, бежит, желая поскорее попасть в тепло. В магазине она теряется, бегает взглядом по полкам, пугаясь ценников. В конце – концов, ее глаза останавливаются на бесформенном, словно уже ношеном свитере и дешевых Китайских джинсах. Я тону в омутах ее глаз, которые словно ищут моего одобрения. Можно? Тебе можно все кроме этих мерзких, недостойных тебя тряпок, которые ты судорожно прижимаешь к груди. Я разжимаю ее пальцы, в попытке забрать у нее это убожество но, в конце концов, сдаюсь и оставляю выбранные ею вещи. Она словно хвостик ходит за мной по магазину и следит, как я выбираю для нее одежду – белый пушистый пуловер, качественные дорогие джинсы и бежевое теплое пальто, к нему шапочка и перчатки. Она, словно не веря, берет все это богатство и исчезает в примерочной. Я, нетерпеливо, скребусь в дверцу кабинки, желая поскорее увидеть ее в обновках и не дождавшись ответа заглядываю. Она стоит в одних джинсах, сидящих на ней, как влитые, и замызганном бюстгальтере. Боже, как ты допустил, что б один из твоих ангелов надел на себя такое убожество. Взгляд упирается в лямку, проходящую по центру острого плеча, заботливо зашитую уже много – много раз, судя по многоцветью ниток. Я вижу как ей неудобно, как она прикрывает рукой позорную полоску ткани. Бегу в зал с бельем, слава Богу, он есть в этом магазине, хватаю вешалки с лифчиками, трусиками самого маленького размера, игнорируя огромные кружевные парашюты. Но даже белье маленького размера ей велико. Она, не стесняясь, меряет его прямо при мне, вертясь перед огромным зеркалом и, наконец, выбирает простой хлопчатобумажный комплект, более и менее подходящий ей по размеру. Прошу продавщицу завернуть еще несколько таких же, и, под улыбки продавцов, мы покидаем торговый зал, нагруженные пакетами, как караванные мулы.

– Хочешь, есть? – Спрашиваю я, видя с какой тоскливой завистью, смотрит она на людей, жующих гамбургеры. Легкий кивок головы. Кто придумывает стулья для этих харчевен? Жесткие и неудобные – они больше похожи на пыточные орудия, придуманные шутником инквизитором в пароксизме веселого безумия. Она не замечает неудобств, с удовольствием вгрызаясь в ватную, искусственную булку.