Виржини Гримальди - Ты поймешь, когда повзрослеешь

Дверь открылась. С лестницы Грег торжественно приветствовал нас: «Добро пожаловать в мой дом!»

Марин права. Нет ничего более скучного, чем посещение квартиры, в которой полным ходом идет ремонт, если только вы не преследуете цель наполнить легкие строительной пылью.

Несколько перегородок были снесены, чтобы «создать большое пространство, наполненное светом», хотя можно было подумать, что здесь взорвалась граната. Пол покрывала защитная пленка, на стеклах виднелись следы побелки, и невозможно было составить более или менее полное представление о том, как все это будет выглядеть на завершающем этапе.

– Наверное, получится здорово! – произнесла я, скорее из сострадания, когда Грег показывал нам будущую кухню.

– Я очень на это надеюсь. Мне хочется здесь все переделать после смерти Жан-Люка… Слишком много воспоминаний. Начну жизнь заново! Пойдемте, посмотрим спальню, она уже почти готова, – произнес он, выйдя в коридор.

Он открыл дверь с победным кличем: «Та-дааам!».

– Ты прав, это великолепно! – иронизирует Марин, качая головой. – Во всяком случае, так оно, наверное, и будет, потому что сейчас трудно что-то понять…

Кровать торжественно возвышалась посреди комнаты, вокруг грудами валялась одежда и стояли стопки коробок, иногда доходившие почти до потолка. Два шкафа придвинули к окну, а холодильник втиснули между перегородкой и новой плитой.

– Да нет, ты присмотрись повнимательнее. Здесь, например, можно увидеть кусочек паркета, симпатично, правда? А за дверью край уже окрашенной стены, и можно представить себе, какими будут стены. Я выбрал вощеный бетон, обожаю эту технологию!

Мне действительно все понравилось, но не качество ремонта привлекло мое внимание. Меня заинтересовала большая пробковая рамка, в которую были вставлены фотографии, видимо вырезанные из глянцевых журналов.

– Это ты на фото?

– Да, моя мать подарила мне этот коллаж, который она сделала в мою честь… – ответил он, слегка смущаясь.

– А как ты попал в эти журналы? – всполошилась Марин.

– Еще недавно я снимался в рекламе, в сериале, и мне даже дали небольшую роль в одном фильме.

– Врешь! Неужели ты актер?

Он пожал плечами:

– Хотел бы им быть. Но места уже распределены или слишком дороги. Я попытал счастья в Париже и прожил там три года, но мне не удалось пробиться. И тогда я оставил надежды. Все, конец истории!

– И у тебя нет ни капли сожаления? – спросила я.

– Нет, потому что в итоге я встретился с Жан-Люком. Иногда я спрашиваю себя: какой бы стала моя жизнь, если бы у меня все получилось? Но, честно говоря, мне очень нравится моя теперешняя профессия, и я по-настоящему счастлив. Хотя мне не удалось завоевать признание широкой публики, но улыбки наших постояльцев мне вполне его заменяют.

Марин с трудом прокладывает себе путь среди коробок.

– А это что за реклама? Мне кажется, я где-то ее видела!

– Давно было, уже и не вспомнить, – ответил Грег, закрывая дверь захламленной комнаты.

– О черт, а я вспомнила! – улыбаясь, воскликнула Марин.

Я вышла первой и тоже улыбалась, глядя на повеселевшую Марин, хотя она не соизволила ничего объяснить по поводу этой таинственной рекламы. Но мое хорошее настроение быстро улетучилось, когда раздался звонок телефона. Номер, который высветился на экране, произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы. Я его до сих пор не забыла. Это был номер Марка.

Элизабет и Пьер были единственной семейной парой среди постояльцев «Тамариска». С самого начала они сообщили, что будут вместе принимать участие в сеансах психологической разгрузки. «У нас нет секретов друг от друга».

Сидя каждый в своем углу дивана, они потягивали лимонад, приготовленный Элизабет. Боюсь, что за время моего контракта я наберу лишних тридцать кило.

Пьер сегодня неважно себя чувствует.

– Мысленно я готов горы свернуть, а как только доходит до дела, мое тело отказывается слушаться. Малейшее усилие приводит меня в состояние беспомощности. Сегодня мы пошли с женой на рынок, и мне пришлось несколько раз останавливаться, чтобы перевести дух. Если бы я мог сказать себе, что это скоро пройдет… Но что бы я себе ни говорил, как бы ни тренировался, мне уже не вернуть былой энергии.

– Самое неприятное в том, – продолжила Элизабет, – что на собственном опыте убеждаешься: твое тело – это машина, которая изнашивается и в конце концов окончательно ломается. День ото дня я вижу все хуже. Скоро я погружусь в полную темноту, если до этого какой-нибудь другой орган не откажет мне.