Андрей Максимов: Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман

И Первый говорил:

– Любовь – это всегда рождение другого, нового, неведомого. Тебе страшно повезло, Серега! Такая удача раз в жизни выпадает, да и то не всем!

А Второй вздыхал:

– Ну-ну. Еще увидишь, что из этого получится. Сам же не веришь, что так может длиться долго. Фигня из этого получится. Точно тебе говорю: одна такая очевидная фигня.

Мне нравилась такая напряженная, странная, но зато абсолютно новая жизнь.

– Ты ведь стал нужен, нужен! – кричал Первый.

И Второй затыкался. Ему нечего было возразить.

В постели Ольга была вполне бесстрастна.

Она всегда ложилась ко мне одетой. Даже в первые наши свидания.

Потом она позволяла себя раздевать, слегка сопротивляясь. Потом позволяла себя любить.

За всю нашу жизнь она ни разу не отказала мне. Но при этом не была ни страстной, ни нежной. Пожалуй, ее можно было назвать податливой.

Она отдавалась мне, как корабль отдается буре: не сопротивляясь, но, естественно, и не помогая…

И никогда не предлагала сама. Никогда не делала первый шаг.

Сначала меня это удивляло. Потом – недолго – бесило. А потом я привык.

Постепенно я убедил себя в том, что мне с Ольгой жить хорошо. Во всяком случае, лучше, чем с другими.

Мне надоел этот постоянный поиск неизвестно кого. Я нашел незаменимую женщину, с которой у меня были вполне понятные отношения.

Я был нужен. А может быть, убедил себя в том, что нужен. Разве это так важно?

И они заткнулись оба – и Первый, и Второй – мои внутренние люди.

Видимо, они поняли, что жизнь идет так, как идет. И незачем в нее вмешиваться.

А потом родился Сережка…

Ирка влетела ко мне, заперла дверь, бросилась на колени и стала целовать.

Она была невероятно темпераментна. Или делала вид, что темпераментна.

Ирка была из тех женщин, для которых жизнь идет сплошняком, без пауз.

Она тут же полезла ко мне в штаны.

Я отвел ее руку.

Ирка искренно удивилась:

– Почему? Я хочу тебя!

– Могут же зайти…

– Не могут. Я заперла дверь.

_______________________________________________

Я решил купить лягушку.

Не знаю, на фиг она мне нужна. Но решил твердо.

У меня аквариум простаивает.

Когда я был маленький, родители увидели по телеку какую-то передачу, в которой очкастый умник заливал что-то типа того, что детям надо прививать любовь к природе.

Родители купили мне хомяка.

Они вынимали его из клетки, подносили зачем-то мне прямо к лицу и, мерзко улыбаясь, говорили:

– Только посмотри, какой хорошенький.

Хомяк был отвратительный и, главное, тупой. Совершенно ясно, что с ним не о чем разговаривать, – в его тупых красных глазках не проглядывало даже намека на понимание.

Мама сообщила, что его зовут Хома.

Я не врубился, зачем давать имя существу, которое никогда не будет на него откликаться.

Но честно улыбнулся маме. Я уже тогда понимал, что, если родителям улыбаться, они успокоятся и будут меньше давить.

Мне было тогда лет девять.

Я решил подарить хомячку свободу и выпустил его из клетки.

Это тупое создание не хотело никуда выходить, мне пришлось поднять клетку и вытряхнуть его на пол.

Совершив полет и приземлившись на лапы, хомяк тут же удрал под диван.

Диван был старый, пружинный, доставшийся еще от бабушки с дедушкой.

Родителям вообще всегда было в лом покупать мне новое, и они отдавали мне старое: я сидел за старым отцовским столом на его старом, продавленном кресле. Когда пришло время, он отдал мне свой комп, себе купив новый. Увидев это, мама потребовала новый айфон, мне достался ее…

Правда, недавно они купили мне планшет. И то спасибо.

Короче.

Хомяк расположился между пружинами дивана как раз в тот момент, когда в комнату пришел отец выяснять, как у меня дела в школе. На отца периодически находит педагогический раж, к счастью, ненадолго.

Отец рухнул на диван…

Расплющенного пружинами хомяка я обнаружил, когда мама в воспитательных целях заставила меня убирать комнату.

Я заорал и меня вырвало.

Мама, конечно, не могла соскоблить хомяка с пружин – надо было ждать отца.

Она строго-настрого велела мне в комнату до прихода отца не входить.

Помню это удивительное ощущение манящего ужаса. Невозможно разглядывать то, что там, между пружинами, но и не посмотреть на такую невероятность тоже невозможно.

Когда мама уснула – а это, как известно, ее любимое занятие, – я пошел глянуть на раздавленного Хому.

Меня била дрожь, к горлу подкатывал ком, и все-таки я почему-то тихонечко открыл дверь и почему-то на цыпочках подошел к дивану.