Вячеслав Прах: Храм мотыльков

– Вы очень любезны и обходительны со мной, доктор Фредерик. И, несомненно, я очарован вами, – сказал человек, который явственно видел его перед собой, несмотря на плотную повязку.

– Что? – в недоумении спросил доктор.

– Вы научились полностью управлять своими эмоциями, не давая им сбросить себя с седла на скаку. Чего, к сожалению, не удалось моему предыдущему собеседнику – доктору Стенли.

– Я так и подумал…

– Почему вы не спросили у меня, как мне удается видеть сквозь толстый слой ночи ваше лицо?

Доктор задумался.

– Мне кажется, Ричард, что ваш ответ сможет сейчас полностью удовлетворить мое любопытство, но я здесь, чтобы вам помочь. И я готов играть в вашу игру. Мне совсем не важно, воспринимаете вы меня как своего врага, соперника или друга, я помогу вам, несмотря ни на что! И в первую очередь, – доктор снова взглянул на часы и понял, что ему уже пора, – в первую очередь, Ричард Ло, мне предстоит собрать пазл вашего «Я» с самого начала, а не с конца.

– Вы любите головоломки, доктор?

– Нет.

– А я люблю их создавать. Знаете, такие абсурдные ситуации, которые заставляют человека ломать голову, пытаясь найти ответ.

Лицо Фредерика было по-прежнему невозмутимым и спокойным. В своей практике ему доводилось видеть и слышать всякое.

– Ричард, я бы не советовал вам озвучивать многие вещи, если вам хочется как можно скорее покинуть эту комнату. Или хотя бы пошевелить пальцами руки. Ваши руки сильно затекли, верно?

– Даже не представляете как.

– Почему вы не скажете этого мне или доктору Стенли?

– Я не привык жаловаться.

Фредерик был заинтересован этим незаурядным случаем и при других обстоятельствах задержался бы здесь подольше, но в данную минуту он этого позволить себе не мог.

– До встречи, Ричард, – сказал доктор Браун и встал со стула. А затем резко поднял правую руку перед собой и быстро спросил.

– Сколько пальцев вы видите?

– Два, – после небольшой паузы отозвался Ричард Ло.

Фредерик и вправду показал своему собеседнику два пальца.

– До встречи, доктор. Надеюсь, вскоре вы сможете уделить больше времени для изучения моего мира.

– В каком цвете вы видите свой мир, Ричард?

– В таком же цвете, что и вы.

– А как вы думаете, в каких тонах вижу мир я? – спросил доктор у своего пациента.

– Задайте себе этот вопрос, а не мне.

Ричард Ло замолчал и неуклюже повалился на правый бок, так что его голова легла на холодный пол. Фредерику показалось, что он сразу же уснул «Если с ним обошлись, как со скотом, значит, он этого заслужил», – снял со своих плеч груз ответственности доктор Браун перед тем, как уйти.

– Фредерик, почему ты не спросишь у Дона, понравилась ли ему сегодняшняя постановка?

Доктор Браун посмотрел в зеркало заднего вида на десятилетнего темноволосого мальчика, который уже лет девять как оставался для него, почтенного психиатра, чужим и закрытым. Психоанализ был, несомненно, самой сильной стороной доктора Брауна, в отличие от воспитания сына. Фредерик даже не пытался наверстать упущенное, втереться в доверие к ребенку, чтобы затем снова его променять на ночные смены в кругу истинных друзей. Ему было интересно общаться с сумасшедшими, больными, но не с обыкновенными людьми, прохожими, родственниками, продавцами газет, кофе и сигарет, даже общение с супругой и собственным ребенком ему казалось трудным и тягостным. Его сын был очень похож на женщину, которая вдохнула в его легкие всю свою молодость залпом, не осушив и не насладившись сама и половиной того чудесного содержимого бокала, которое давно уже выветрилось и больше не пьянило.

– Тебе было интересно, Дон? – с чувством выполненного долга спросил Фредерик.

Мальчик с глазами, полными ночи, отрицательно покачал головой.

– Я тебе уже говорил, Мэри, что Дону не стоит навязывать свои увлечения. То, что занимает тебя, совсем необязательно окажется интересным ему.

– Не говори ерунду, Фредерик. Мы с тобой уже обсуждали эту тему много раз. Театр – это великое искусство, не то что твои ковыряния в мозгу. Люди на сцене жизнь проживают, а ты проживаешь свою жизнь в психушке, тебе меня не понять… Это же игра, чувство, одухотворенность. Эмоция, в конце концов! Как тебе может быть неинтересен театр, Дон? – Мэри посмотрела назад, на сына.

Юноша ничего не ответил, он даже не слушал сейчас, что говорит ему мать. Он находился, как обычно, в себе – там, внутри, где скрыт целый мир, о котором не знает никто, а только он, единственный. Этот уголок был самым лучшим убежищем от театра, от назойливых советов матери, от безразличия отца.