Игорь Харичев: Кремлевские призраки

Ну вот, дежурю по управлению. За главного, значит. Вечер беспокойный выдался. Звонки, задания. Справки разные. Ну, это как обычно. Я даже на минутку не прилег отдохнуть на диванчик. Все крутился, то данные уточнял, то справку писал. Уж совсем поздно было. Вдруг звонок. Правительственная связь. Поднимаю трубку, говорю: «Дежурный». И тут мне из трубки довольно знакомый мужской голос говорит: «Подойдите в зал на втором этаже. Обеспечьте проведение совещания». Отвечаю: «Иду». А сам думаю: «Где же я слышал этот голос, срывающийся такой, сипловатый». И так я задумался, пытаясь вспомнить, чей это голос, что не сразу понял – да ведь полночь. Какое совещание? «Может, Ельцин, – прикидываю, – кого-то собрал? Что-то срочное?»

Спустился на второй этаж. Подхожу. Дверь в предбанник открыта, но там никого. «Не может такого быть, – проносится в голове. – Ни одного охранника?» Действительно, если совещание с участием Ельцина, на подходах охранники. Президент все-таки. А тут – никого. Ну ладно, захожу в зал. И глаза на лоб лезут. Там такой вытянутый стол, еще с тридцатых годов, и вот за этим столом сидят Ленин, Сталин, Маленков, Булганин, Хрущев, Брежнев, Андропов… и Черненко. Ленин в своей троечке привычной, Сталин – во френче, строгий такой. Брежнев со всеми своими орденами. Хрущев крутит лысой головой, глазки хитрые-хитрые. Маленков с какой-то бабьей физиономией. Причем Ленин сидит во главе стола, а Сталин и Брежнев – ближе всех к нему, хотя и по разные стороны стола, остальные – за ними. Я опешил, стою, не знаю, что делать. Тут Черненко поворачивается ко мне и говорит: «Вы пришли? Ведите протокол». И я понял, с кем по телефону разговаривал. Он звонил. Сел я за столик сбоку, разложил бумагу. Смотрю, Ленин явную нетерпеливость проявляет, пальцами по столу стучит, дергается. Потом не выдержал, говорит:

– Ну-с, будем еще ждать или начнем?

Сталин повернулся к нему и с таким приятным грузинским акцентом:

– Надо начинать.

И Брежнев ему вторит своим путаным голосом:

– По-моему, пора начинать.

Ленин внутренне собрался и словно откуда-то энергию вобрал – глаза целеустремленностью горят, пальцы успокоились.

– Ну, хорошо. Нам необходимо, товарищи, в свете надвигающихся в России событий, в преддверии противостояния срочно решить наиважнейшую проблему, – говорит своим съедающим «эр» голосом. – Необходимо ответить, что такое жизнь? Вопрос непростой. Очень даже непростой. Но это не значит, что мы не должны пытаться его решить. Считаю, подход должен быть таким: жизнь дается человеку как испытание. И задача – преодолеть все, что выпадает на долю каждого, что дает ему судьба. Скажем, октябрьский переворот и приход большевиков к власти в семнадцатом, гражданская война и все последующее – это испытание, данное свыше для всех, живших в России на тот момент, живших позже и живущих поныне. Да и не только в России. – Он вскочил, засунул руки в карманы и заходил от окна к стене и обратно. – Смысл всего именно в испытании, дающемся для преодоления. Вот что существенно. Трижды подчеркиваю, преодоление – это главная задача. И никто из не выдержавших испытание не может быть оправдан какими бы то ни было причинами. – Последнее Ленин произносит, вытащив из кармана правую руку и размахивая вытянутым пальцем. Договорив, он успокаивается, стоит несколько секунд, поглощенный в свои мысли, потом вспоминает о собравшихся. – Предлагаю товарищам высказаться по затронутой теме. Иосиф Виссарионович, прошу. – И тут же поворачивается ко мне. – Успеваете фиксировать?

– Да, Владимир Ильич. – Я с готовностью киваю.

Ленин отворачивается, подходит к своему стулу, выжидающе смотрит на Сталина.

– Думаю, что товарищ Ленин не совсем прав, – не спеша, без всякого напряжения в голосе начинает Сталин. – На мой взгляд, жизнь дается нам для борьбы. Можно сказать, что борьба и есть жизнь. Борьба за свои идеалы, за вечные ценности. Бескомпромиссная, без всяких скидок для себя, для друзей, для близких. Конечно, если есть борьба, есть победившие и проигравшие. Но на самом деле проигрывает не тот, кто проиграл, а тот, кто уклонился от борьбы. – Сталин замолкает, спокойно раскуривает трубку, выпускает несколько раз клубы дыма. Я вижу, что он размышляет. Вот он отставил трубку. – В конце концов, сталкиваются не люди. Сталкиваются идеи. Жизнь идей и есть высшая жизнь. Все остальное – ее отражение. С этой позиции и следует все учитывать. Думаю, товарищи поддержат меня.

Булганин шумно вздыхает. На его скучном лице висит виноватое выражение.