Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

Идея Чуковского встретила понимание. Литераторам выделили роскошное помещение прямо на Невском. То самое здание, на месте которого когда-то сжигали вероотступников.

Последнее время перед революцией дом принадлежал банкирам Елисеевым. Да только сразу после начала всей этой неразберихи с красными флагами последний Елисеев сбежал в Париж и дом пустовал. Нижние этажи самовольно захватили кустари, открывшие там чумазые лавочки. Мебель реквизировал кто-то из комиссаров. Елисеевскую прислугу несколько раз пытались расстрелять революционные матросы. От такой жизни последний камердинер Елисеева решил свести счеты с жизнью, выбрался на крышу и стоял на самом краю, то ли молясь, то ли не решаясь сделать шаг. Постовой красноармеец крикнул ему: «Если кинешься – застрелю!» Ну и камердинер, разумеется, сиганул с четвертого этажа вниз головой. Вселению литераторов в новое помещение не мешал больше никто.

Под писателей выделили всего одну квартиру. Но этого хватило. Жили Елисеевы на широкую ногу: квартира была трехэтажная, вся в резьбе и золоте, с несколькими спальнями, несколькими обшитыми дубом гостиными, с собственной баней и полностью механизированной кухней, а также с громадным залом размером в целый этаж. Посреди зала была свалена банкирская библиотека и стояли несколько статуй Родена, которые не удалось вывезти, потому что те не пролезали в дверь. Библиотеку писатели в первую же зиму пустили на растопку, а Роден, о которого поэтические барышни когда-то тушили окурки, сегодня выставлен на третьем этаже Эрмитажа.

Одна из обитательниц литературного общежития позже писала:

Про этот дом говорили, что он елизаветинских времен и принадлежал когда-то чуть ли не Бирону. Но нам он был ценен совсем другим. Сегодня кажется, что от него, как от печки, все и началось. Редкий писатель сегодня, ткнув пальцем в то или иное окно, не скажет:

– Здесь я жил и писал свой том первый…

Литераторы принялись делить помещения. В «обезьяннике» (полуподвальной комнате для прислуги) поселились романтик Александр Грин и пара совсем молодых драматургов. Молодежь пыталась что-то писать, а туберкулезный и мрачный Грин спивался и ночи напролет пытался дрессировать тараканов.

В бывшую ванную заселилась художница, ученица Рериха. Даже в самые студеные зимы она одевалась в зеленые индусские шаровары и все равно рисовала. Правда, потом выламывала картины из подрамников и, пытаясь согреться, жгла подрамники прямо в ванне.

В узком пенале, который при прежних владельцах служил, скорее всего, стенным шкафом, поселилась писательница Ольга Форш. Сидя в этом шкафу, она умудрилась написать целых два исторических романа. Зато критику и переводчику Акиму Волынскому досталась вся гигантская спальня мадам Елисеевой. Тот поставил у самой двери узкую железную койку и спал на ней, в пальто и галошах, свернувшись клубочком, а вглубь необъятной комнаты ходить не рисковал.

Называться все это вместе стало «Дом искусств», сокращенно «Диск». Хотя чаще заведение именуют «Сумасшедшим кораблем». Под таким названием вышла повесть Ольги Форш, в которой та описывала развеселые будни литераторского общежития. «Корабль» – потому что угол дома действительно напоминал нос корабля, разрезающий волны, а почему «сумасшедший», было понятно и безо всяких объяснений.

Жили тут голодно, зато весело. На карточки обитателям выдавали в основном сушеную воблу, из которой на елисеевской кухне варили суп. Ходили слухи, что, уезжая, банкир замуровал куда-то в стену свое многомиллионное состояние. Иногда, сбрендив от голода, писатели начинали все вместе простукивать стены. Осип Мандельштам, ни с кем не делясь, проедал карточки в первую же неделю, а потом бродил по всему дому, заводил разговоры о поэзии и, усыпив бдительность хозяев, неожиданно говорил:

– Ну что это мы? Давайте-ка уже наконец и ужинать!

Здесь же, сидя на пропахших воблой кроватях, принимали иностранных селебрити. Типа специально приехавшего из Англии полюбоваться на фантастические эксперименты большевиков Герберта Уэллса. Пожилой, одышливый британец смотрел на то, как живут в новорожденной республике его собратья по перу, и ему казалось, что он сошел с ума.

Два или три раза на борту «Сумасшедшего корабля» проводили костюмированные балы. Номера объявлял совсем молоденький Евгений Шварц, который позже станет самым знаменитым сказочником СССР. Дамы пошили платья прямо из сорванных с окон елисеевских портьер. Зато лакеи у дверей стояли настоящие, в ливреях, уцелевших от прежнего режима. Вплотную к залу примыкала комната писателя Михаила Слонимского. Дотанцевав кадриль, сюда убегали влюбленные парочки. Их не смущало даже то, что в той же комнате на трех составленных вместе стульях обычно спал молодой сатирик Михаил Зощенко.