Валерий Бардаш - Пещера

Трудно передать мои чувства в тот момент. Как я мог не помнить эти дни? И ведь какие дни. Я узнал о том, что отключил Сурика, о наблюдениях за аборигенами, о твоих предупреждениях, о НТ, о непогоде на горе и опасениях за жизнь аборигенов. Я многократно перечитал последнюю запись, в которой пишу о намерении отправиться на спасение моей команды.

В это время, моей агонии, Сурик суетился вокруг как ни в чем не бывало. Хотя должен был быть отключенным. Такая бестия. Допускаю, что я, возможно, несправедлив к капитану и его начальству. Они знают, что делают и с кем имеют дело.

Потеряв надежду понять что-нибудь из дневника, я потребовал объяснений от робота и немедленно получил их. Частично. Сурик не смог объяснить, как получилось, что он оказался опять включенным. Но как только это случилось, он первым делом занялся поиском меня. Меня в это время не было на станции. Приборы обнаружили мое тело внизу под вершиной. Безжизненным. Через десять часов после этого на станции появилась моя реплика, в которой я проснулся утром. В своей реплике пятнадцати дней назад. Потому что Сурик был отключен и не мог обновлять копии каждые два дня, как обычно. Очевидно, он не доверял это дело автоматике. Я до сих пор, разумеется, не знаю, для чего это делалось вообще. Он, однако, не решился нарушить моего приказания не покидать станцию. Поэтому не смог отправиться на поиск моего тела. Вот такая вот логика.

Эта информация не сразу улеглась внутри меня. До сих пор не улеглась. Но тот вечер был сумасшедшим, я находился в состоянии истерии и плохо его помню. За исключением того, что робот не переставая о чем-то меня спрашивал, в то время когда я пытался разобраться в своих чувствах к нему. Разобрать его на части или поблагодарить? Признаюсь, мысль об аннигиляторе смущала меня не один раз. Сурик в своей обычной манере не обращал внимания на мои переживания, но постоянно напоминал об абсолютно несущественном, на мой взгляд, в это время факте. Пока не заставил меня в конце концов прислушаться.

Один из аборигенов на горе был еще живой. Двое его спутников успели погибнуть. Один – в лагере под вершиной. Это его я отправился спасать. Другой сорвался и разбился приблизительно в то же время. Когда-то я все это знал сам. Оставался третий, ребенок. Мы по-прежнему не знаем (я по-прежнему не знаю), что он делал на горе. Но в тот момент это не было важно. Не знаю, что они сделали с моим роботом, но его забота о мальчике превышала все, что можно ожидать от обычного робота Тисы. Сурик не скрывал своего беспокойства. Мальчик был живой и совсем рядом – в одной из вентиляционных шахт станции. Сурик не переставал спрашивать меня, что делать с ним. Ничего – была моя первая реакция. Мой робот неодобрительно зажужжал. Эти старые модели. Однако раздражающее жужжание оказало успокаивающее действие на меня. Я спросил, почему он настаивает, что мы должны что-то делать, должны нарушить директиву. Я, разумеется, помнил о записях в своем дневнике, о том, что совсем недавно принимал чрезмерное участие в судьбах аборигенов. Легкомысленно чрезмерное. Но не подавал виду и пытался играть со своим роботом, ища в этом облегчения. Скучнейшее занятие. Сурик бессловно жужжал. Утомленный, я устало спросил, что он предлагает.

Сурик немедленно ответил. После всего, что уже произошло, план не представлялся совершенно ненормальным. Впрочем, в тот момент я был абсолютно не в состоянии сделать такую оценку. Другого плана у робота не было. Я спросил, откуда у него копия аборигена, и узнал, что этот абориген, отец мальчика, уже не в первый раз приходит сюда и проводит время в вентиляционной шахте. В каждый его визит Сурик делал его копию. Зачем и кому это было нужно, теперь уже никогда не узнать. Я допускаю, что это могла быть инициатива Сурика. Он был не совсем обычный робот. Этот новый для меня факт наверняка мог помочь в объяснении необычного поведения аборигенов, но мои мысли в то время были в другом месте. Я одобрил план, подтвердил команду не покидать станцию ни под каким предлогом и отправился в свою секцию. Я нуждался в уединении и в хорошем сне.

Остаток вечера и ночь прошли ужасно. Я пожалел, что отослал Сурика, но так и не призвал его. Назойливые, беспокойные мысли, приступы страха и отчаяния, короткие погружения в сон, еще более невыносимые, чем бодрствование, – так я провел время до утра и лежал в постели, не зная, что делать с еще одним днем, когда Сурик сообщил, что прибыл разведывательный корабль. Через несколько часов после этого я беседовал с капитаном, далеко от станции, на окраине планетной системы, где корабль расположился для выполнения своей задачи.