Михаил Соболев - Маята (сборник)

– Сеня… не забуду… по гроб… – хрипел Витек.

Семен все никак не мог надышаться. Становилось зябко.

– Сеня… что хочешь… век воли не видать! Деньги твои… отдам… бля буду!

– Оставь себе, – медленно поднялся Семен и стянул с плеч намокшую тяжелую куртку. – Купишь гармонь, – усмехнулся он сквозь зубы. – Ты что за руки хватался, мудило? Хотел обоих утопить? Еле вырубил. Все костяшки о твою бестолковку разбил, – Горин посмотрел на опухающую правую руку, пошевелил пальцами. Витек мелко вздрагивал. Губы его сочились сукровицей, нос опухал, под глазами разливалась синева.

Семен покачал головой и криво усмехнулся.

– Красавец, – и похлюпал на берег, таща по воде куртку.

Подбежавшие очевидцы происшествия бросились к Куролесову. Загалдели, склонились над ним, толкаясь и мешая друг другу. Лена голосила пронзительно, на весь берег. Думала, второй мужик утонул. Замерла на миг, обнимая Витька, а потом вдруг бросилась к Семену. Упала, запнувшись о камень, схватилась за лодыжку.

– Родимый… век буду молить… спаси тебя Господь…

– Что с ногой? – присел перед ней Семен.

– Поболит и перестанет, – сквозь слезы улыбнулась Лена.

Семен поднял ее на ноги, отряхнул ладонью мокрый, облепленный песком и сухими метелками камыша сарафан и легонько подтолкнул к сидящему на сухом Витьку.

– Иди-иди, Елена, – попросил негромко и пошел от людей по берегу, вниз по течению.

У скопления больших гладких валунов разделся, оставшись в одних синих "семейных" трусах. Зябко повел плечами, согреваясь на солнышке. Выжатые носки, рубашку, тельник и куртку развесил на кустах. Раскисшие кроссовки нанизал на обломанные ивовые сучки.

Поблескивая на солнце, бурлящий поток с легким журчанием омывал группу выдвинувшихся в реку валунов. На нагретом полуденным жаром камне, обдуваемый отгоняющем гнус ветерком, сидел седой тридцатилетний мужик, выглядевший на все пятьдесят. Он опирался темными раздавленными работой ладонями о колени и спал. Голова упала на грудь. Над его серебрящейся на солнце макушкой замерла стрекоза. Семен улыбался во сне, ему снилась мама. Мама, которую он не видел никогда в жизни, но сразу признал. Она была молодая, красивая и очень походила на Арину. Такая же светленькая и зеленоглазая. И Сеня Горин знал, что он наконец-то вернулся…

Чуть в стороне от воды, на большом плоском горячем камне подсыхали аккуратно разложенные, заработанные тяжким трудом купюры. Под легким ветерком шелестела страницами новая трудовая книжка. И выгибалась подсохшими краями справка об освобождении с расплывшейся фиолетовой печатью.

Отдыхал я как-то зимой в поселке Подозерский, что под Иваново. У меня много родни по материнской линии в тех краях. Есть такой дядя Юра. Охотиться и рыбачить любит – страсть!

Позвал он меня на охоту. А дело было в феврале, самое снежное время.

Собрались. Человек шесть местных, ну и я с ними, значит. Развлечься.

Недалеко от поселка в березовой рощице спугнули зайца-русака. Он от нас – мы за ним! Снегу – по колено, наст не держит.

"Не уйти ему!" – думаем.

След вывел на полянку и оборвался. Что такое? В сторону заяц прыгнуть не мог, место открытое – было бы видно.

Куда делся, не птица же?

Обошли мы поляну по периметру, вдруг он под снегом прополз и выскочил – нет следов. Стали кругами целину уминать – от края к центру. Собрались в кучу – нет косого. Все уже мокрые, устали, пар от нас валит.

А на поляне кострище старое снегом занесено. Смотрю, из-под сучьев уши торчат. Прокрался он, значит, под снегом и в хворосте запутался. Ни туда ему, ни сюда.

Вытащил я его за шкирку – дрожит от страха, бедняга! – и говорю мужикам:

– Ежели нам такой умница попался, надо отпускать.

Только сказал, он меня задними лапами в грудь – и деру!

Снег глубокий, косой проваливается; мужики в азарте ружья вскинули, засвистели, – я-то свою тулку и не поднимал – а заяц скакнул раз пять через силу, упал, лапами дрыгнул и не шевелится. Сердце не выдержало.

И не стреляли вроде, а убили!

Развлекся, называется.

После двадцати лет беспорочной службы в Госавтоинспекции Акатия Акатиевича Сапожкова отправили на пенсию "по достижении предельного возраста для службы в полиции". Капитан Сапожков до последнего надеялся на продление контракта еще на пять лет в персональном, так сказать, порядке. Но вопрос, по-видимому, был решен загодя, и кадровик лишь пожал плечами: