Натиг Расулзаде: В лесу

Он ничего не ответил.

– Я давно уже так много не говорила за один вечер, – после непродолжительного молчания произнесла она.

Он посмотрел на нее, она задумчиво улыбалась.

– Это напомнило мне детство, – сказала она, – я, маленькая болтала без умолку, не знали, как от меня отделаться.

Он тоже улыбнулся ей в ответ, покивал – да, мол, в детстве такое бывает.

– Даже с мужем я так много не разговаривала. Он был молчун, скажет несколько слов за

день и все… Ему хватало. А когда я начинала говорить, просто уходил из дому, брал ружье и уходил, – она помолчала, о чем-то задумавшись, потом неожиданно спросила, – Как вы думаете, может, моя вина в том, что он погиб на охоте?

Он растерялся, не зная, что сказать, потом что-то промычал неопределенное, ну что было ответить на такой вопрос?

– Я знаю, – вдруг резко, сердито произнесла она, не дождавшись ответа, – Вы тоже считаете меня виновницей его гибели.

– Да что вы! – возразил он. – А кто еще считает?

– Я сама.

– И напрасно, – не очень уверенно произнес он, но она с радостью ухватилась за это слово.

– Правда вы так думаете?

Он покивал. Он вдруг почувствовал внезапно навалившуюся смертельную усталость, накопившуюся за весь этот сумасшедший вечер, когда он шел через снежный лес, падая и ушибаясь на каждом шагу, когда замерзал, потерял сознание от чрезмерного для него, городского человека утомления, когда поддерживал совершенно ненужный ему сейчас пустой и никчемный разговор. Он не мог сдержать зевоту, судорогой сводившую челюсти, откровенно широко зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Извините, я заговорила вас, – сказала она. – Забыла, как вы устали. Ложитесь спать. Не сердитесь на меня, иногда хочется поговорить, а не с кем… Вас мне Бог послал.

Он поднялся из-за стола, уже почти засыпая, подошел к кровати и почти упал на нее, провалился в сон.

Она подошла к печи, подняла одно из поленьев, аккуратно сложенных возле нее, положила в печь, прямо на огонь, подавив его на минуту, но потом пламя в печи разгорелось с новой силой, стало больше прежнего, и было уютно и покойно смотреть на этот огонь среди снежной метели в лесу, за окном. Он спал тихо, почти не слышно было его дыхания, спал, как ребенок. Она поправила на нем одеяло, отошла к окну и стала смотреть на круживший среди деревьев снег.

Среди ночи он вдруг проснулся, почувствовав на себе пристальный взгляд, и увидел ее, сидящую за столом, огонь в печи освещал ее лицо и выражение этого лица было странным, будто она что-то собиралась сделать, забыла и теперь напряженно вспоминает.

Заметив, что он проснулся, она поднялась, подошла к кровати и села возле него на кровать.

– Почему вы не спите? – спросил он.

Она не ответила, провела пальцем по его губам, словно приглашая помолчать. Он именно так и понял ее жест и не стал больше ни о чем спрашивать. Она погладила ладонью его лицо. Ладонь у нее была теплая, мягкая, нельзя было поверить, что она живет в лесу одна, рубит дрова, ловит рыбу, ее руки были похожи на руки женщины не знавшей физического труда. Это прикосновение вдруг отчетливо напомнило ему руки ее матери, когда он мальчишкой посещал ее, когда жар, исходивший от ее полуоткрытых грудей приводил его в тихое неистовство.

– Вы вспомнили? – спросила она тихо.

– Да, – также тихо ответил он.

– Это была я, – сказала она.

Он заглянул ей в глаза, не ответил, осмысливая ее слова. Их молчание нарушало только потрескивание дров в печи. Он никак не мог понять, что она сказала и решил спросить:

– Что значит?.. Что вы этим хотите сказать?

Она провела рукой по его лицу, почти вплотную приблизившись к нему, и он еще раз ощутил тепло и благость, исходившие от ее тела, от ее грудей, сейчас находившихся так близко от его лица, что он мог прикоснуться к ним губами.

– Ну?.. Разве вы не чувствуете? – немного отстранившись, спросила она.

– Чувствую, – расслабленно, умиротворенно произнес он, ее прикосновения словно убаюкивали, заставляли забыть суету жизни, лишали воли, и в какой-то миг ему почудилось, что если он будет поддаваться ей, он не сможет подняться, встать с этой постели.

Ему захотелось притронуться к ней, но она, словно угадав его намерение, ласково отвела его руку, положила ее ему на грудь, будто давая понять, что не позволит притронуться к себе.

– Вы не можете быть ею, – сказал он неохотно, как говорят очевидные вещи, – Ей сейчас лет за шестьдесят, наверно…

Она посмотрела ему в лицо долгим взглядом, будто решая – сказать, не сказать – и, наконец, проговорила: