Ирина Муравьева - Соблазнитель

«Надо что-то делать, – бормотал он, торопясь к лесу, потому что генеральская дача была последней у леса и стояла немного на отшибе. – Не хватает только, чтобы все это произошло на глазах у ребенка».

Потом он останавливался и полной грудью вбирал в себя сосновый солнечный воздух, к которому примешивался кисловатый холодок созреващих яблок и влажное частое, как у больного, дыхание астр.

«Ну вот. Я дышу, – говорил он себе. – А слабость, – так это все нервы. Пойду завтра к доктору».

Но в голове его внезапно вспыхивал огонь, и становилось страшно, что никакого «завтра» уже не будет.

«Елена поможет, она настоящая. И если уж мне суждено умереть, то пусть это будет спокойно и дома».

Он отворил калитку и увидел их на открытой террассе. Елена с матерью и Васенькой пили чай с вареньем и яблочной шарлоткой.

– Ну вот. Я приехал, – сказал Бородин. – Хотел, правда, утром, но не получилось.

Он увидел, как жена его приподнялась на стуле, и у нее было такое лицо, словно она сейчас закричит.

– Андрюша, ты болен? – спросила она.

От вновь охватившей его слабости Андрей Андреич опустился на нижнюю ступеньку террасы и, привалившись спиной к витому столбику, закрыл глаза. Спина стала мокрой от пота.

– Да, вроде бы болен, – сказал он сквозь зубы.

– Тебе нужно лечь, – прошептала она. – Зачем ты приехал?

В тошнотворной пелене появилась Васенька, которая выхватила откуда-то подушку, подбежала к нему и стала подсовывать эту подушку ему под спину. Бородин хотел было поцеловать ее, но не смог дотянуться губами до ее взволнованного личика.

– Васютка, – сказал он. – Дочурка моя…

– Пойдем, я тебе помогу, и ты ляжешь, – шепнула Елена, склонившись над ним.

Он уперся зрачками в низкий вырез ее летнего платья, увидел начало ее белоснежной, знакомой груди и привстал.

– Не бойся, сейчас все пройдет, – сказал он, борясь с дурнотой.

И тут очень громко заплакала Васенька. Ему нужно было обнять ее крепко, прижать к себе и успокоить. Он сделал усилие, встал и дотронулся рукой до пробора в ее волосах. Он чувствовал, что он стоит, он вдыхал ее детский запах, чудесный, молочный, насквозь разогретый полуденным солнцем, но тело его продолжало лежать на той же ступеньке и не шевелилось. Потом он увидел, что лес растворился и освободилось пустое пространство, в котором он был как-то странно прозрачен и мог подниматься все выше и выше. Идущий из воздуха, тонкий, как дождь, пронзительный звон его мучил. Он был то красным, то желтым, но именно звон и разъединял его с ними: с Еленой и плачущей Васенькой, с колкой травой и этой ступенькой, где кто-то лежал. Он знал, что лежащим был он, и его сейчас становилось все меньше и меньше. Потом появился дымок от костра. Потом все исчезло.

Он двинулся ощупью, но не вперед, не в сторону и не назад, – в никуда, – и тут его стали вращать в пустоте. Но и пустоты больше не было. Было отсутствие всех и всего, навсегда.

«Ведь я же умру так! Ведь так я умру!» – почувствовал он и вдруг понял, что умер.

Куда-то его уносило. Куда? Он сделал усилие и обернулся. Ступенька, на которой только что лежало его тело, была пуста, от дома отьезжала машина «Скорой помощи». Какие-то люди стояли, но он их почти не заметил.

Васенька бежала вслед за машиной и протягивала вперед руки. На левом мизинце был розовый пластырь.

– Мой папочка! Папочка мой! Подожди! Куда вы везете его? Где мой папочка?

Она напоролась на корень, упала, но руки свои продолжала тянуть, и крик ее стал еще громче:

– Мой папа! Пожалуйста, не умирай! Никогда! Останься со мной! Папа! Папочка, милый!

Бородин вдруг ясно и совсем близко увидел ее лицо. Внутри темноты только это лицо и было единственным маленьким светом.

– Ну не умирай! – задыхалась она. – Ну не уходи от меня! Папа, папочка!

Прекрасная стояла погода в Швейцарии. И в горах было прекрасно, и на озерах, и в каждом до белого блеска промытом швейцарском ухоженном доме, где, если притронуться пальцем к салфетке, то эта салфетка так хрустнет, как будто вы ей наступили на самое горло.

«Зачем это все? – удивляюсь я тихо. – Ну вымоешь ты тротуар своей щеткой, а что в животе у тебя? Ах ты, бедный! Бактерии ведь и горючие газы! А в горле? А в этих… как их? В гениталиях? Кому рассказать, ни за что не поверят. Ты вот на себя посмотри беспристрастно, да и призадумайся. Что? Страшно стало? Ну ладно, скреби. Да скреби, говорю!»

И на конференции было прекрасно. Собрался народ. Были и пожилые, и толстые были, но были и тонкие. Красавиц я там не заметила. Правда, пришла в перерыве одна недурнушка, но видно, что очень привержена спорту: на каждой руке по огромному бицепсу.