Ирина Муравьева - Соблазнитель

– Ну, хватит, – спокойно сказал Бородин. – Верните мне текст. Нервы поберегите.

Она отвернулась к окну. Он ушел.

У метро Бородин купил мороженое и сел на лавочку. Нужно было торопиться, чтобы успеть на электричку, но почему-то он медлил, и показалось, что он заболевает – на улице было по-прежнему жарко, а он весь дрожал от озноба.

«Бедняга, – он вспомнил редакторшу. – Забыла, наверное, что все мы умрем. И так бушевать от какой-то там рукописи… Не нравится, ну не печатай, и все. А может, ее никогда не любили?»

Он смотрел на пробегающих мимо людей, на их озабоченные, раскрасневшиеся лица, и ему казалось, что он сидит в зрительном зале какого-то огромного театра и смотрит на сцену.

«Если бы меня спросили сейчас: чего я хочу? Я что бы сказал? – Он чувствовал, что ему трудно дышать. – А я ведь не знаю, чего я хочу. – Голова у Андрея Андреича медленно и приятно закружилась. – Хотелось бы сразу всего. Роман чтобы был гениальным, – он вдруг засмеялся отрывистым смехом, – платить нужно за гениальность, забыл? Платить нужно потом и кровью. А с девочкой спать… Это каждый умеет. Еще я хочу быть богатым и честным. – И он засмеялся. – Но так не бывает. Хочу верить в Бога. Да, очень хочу. Но разве я верю?»

Он не заметил, как поднялся с лавочки и начал говорить сам с собой и жестикулировать. Проходящие мимо оглядывались на него, но не останавливались.

«Мне трудно дышать», – сказал он и упал, но не на асфальт, а, по счастью, на лавочку.

Интересно все-таки устроены люди: вот начни кто-нибудь кричать благим матом или руками размахивать, ни за что к такому не подойдут, а, напротив, обегать будут за десять километров. А вот упади кто-нибудь и перестань двигаться, так непременно соберется толпа. А если уж кто-то внезапно и умер, дышать перестал, неотложка приехала, – так тут просто не протолкнуться.

Кого понесли? А куда понесли? А женщина или мужчина? А кто? Замужняя, нет? Молодая? Красивая?

А сами ответов не слышат. Тут важен процесс. Внимание к ближнему плюс любопытство. Ну да. Остроты не хватает нам в жизни. А вот как подымут кого санитары, да гаркнут, чтоб все разошлись, да увидишь ты краешек белой простынки, смущенно укрывшей лицо незнакомого, тут сразу такое волненье в крови, что просто хоть в пляс!

И не в чем и не за что нас упрекать. Живем ведь мы все, словно рыбы в аквариуме. Нам, может быть, кажется: мы независимы и сами себе господа, а вот фигушки! Вода-то у нас, независимых, общая. Любой человек рассуждает: вот я, а вот – остальные. Но он ведь и сам – «остальной». Он, миленький мой, «я»-то лишь для себя, а вот для другого такого же «я» он ведь – «остальной». Так уж мир наш устроен. Сейчас ясмотрю, как тебя понесли, а после тыбудешь глазеть на меня. А если не ты, так ведь это неважно: какая мне разница, кто займет место, которое отведено «остальному»?

Его окружили и вызвали «Скорую». «Скорая» приехала не сразу, и пока она торопилась ему на помощь, Бородин пришел в себя и открыл глаза.

«Не пьяный? Не пьяный. Так, может, наркотики? – Люди переговаривались громко, как будто Бородин был еще не вполне ровня им и его можно было не стесняться. – Травы накурился? А что? Это запросто. А может, инфаркт? Вон сосед мой отправился! Упал во дворе – и каюк! Вот и все. Сказали: инфаркт. А какой молодой! Еще сорока не исполнилось, во как!»

– Пустите меня. Мне на поезд пора, – сказал Бородин и попробовал встать, но ноги его не держали.

– Ты, парень, лежи, сейчас доктор приедет. Какой тебе поезд? Ты еле живой.

Доктор пощупал пульс и померил давление. У доктора было сердитое лицо, все в рыжих колючках и крупных веснушках.

– У вас аритмия, – сообщил ему доктор, – поэтому вы потеряли сознание. Хотите в больницу?

– Нет, я не хочу, – сказал Бородин. – Это разве опасно?

– Да, всяко бывает. Бывает, что даже концы отдают.

– И часто?

– Нередко. Процентов так восемьдесят. Ну что? Не хотите в больницу? Решили? Тогда хоть сходите к себе в поликлиннику.

– Схожу, – обещал Бородин.

Толпа разошлась.

В четыре часа пополудни Бородин наконец добрался до дачного поселка. Он чувствовал слабость, шумело в ушах и мучила жажда. Слова доктора не прошли даром: он панически боялся опять потерять сознание. Теперь ему стало казаться, что сон его, где смуглый и голый старик ползет из воды на берег, а на берегу его поджидает смерть, был напрямую связан с этим обмороком, но это всего лишь начало. Когда он опять потеряет сознание, он больше уже не очнется.