Галина Артемьева - Пикник

Люда поселилась в интернате, не сожалея об отце и матери: тех, что были прежде, не вернешь, нынешние казались слишком чужими, сосредоточенными на себе. Постепенно привыкла она к неродному языку и к иной жизни. К следующему сентябрю она не чувствовала себя новенькой среди оживленно болтающих о летних впечатлениях девочек из вполне богатых буржуазных семей.

Она спрятала саму себя куда-то очень-очень глубоко – вместе с пионерским галстуком и клятвой «Всегда готов!», вместе с родным языком, не признающим никаких «рамочных конструкций» и других жестких правил немецкого, вместе со своим сокрушительным ужасом невозвратимой потери.

Ей теперь даже не было смертельно скучно говорить с новыми приятельницами о еде, которой их баловали в выходные дома, о погоде, что радовала или возмущала, о каких-то дурацких игрушках и безделушках, которыми она и раньше-то никогда не интересовалась.

Подруги были беззлобные, добродушные, добропорядочно-благовоспитанные. Никто из них не лез в душу, поэтому ничьему существованию никакие встряски не грозили. Они основательно готовились ко взрослой жизни и не тратили энергию на глупые ссоры и интриги, умело ограждая себя от негативных моментов отточенным поведением.

Людмила Угорская, блестяще успевавшая во всех гуманитарных дисциплинах, легко поступила в университет. К этому времени бредоватые пророчества отца стали неуклонно и неотвратимо обращаться в реальность. Вожди мерли один за другим, потом появилось модное слово «перестройка», пущенное в ход опрометчивым тезкой Михаила Угорского. Развал империи был не за горами. Там становилось все хуже и хуже. Ровно через десять лет после насильственного выдворения отец с триумфом вернулся на родину. Теперь его, пророка, с надеждой спрашивали о сроках окончания надвинувшихся мук. Он был честен и ничего утешительного не сулил, постоянно повторяя притчу о сорока годах в пустыне, понадобившихся во время оно освободившимся от египетского рабства. Тем не менее, основав один из многочисленных фондов помощи родной стране, он стал регулярно бывать, как он говорил, дома.

Мама, несколько ожившая, потихоньку втянулась в путешествия, очевидно, придя к выводу, что память о разнообразных жизненных впечатлениях хоть в могилу и не унесешь, зато и отнять у живущего невозможно.

Людмила перестала судить отца. Она теперь знала, что человек не властен перед судьбой и в жизни каждого случается именно то, что должно случиться. Возможно, для них и лучше было бы, если бы отец тогда промолчал, ведь если чему-то суждено было случиться, оно и без его стараний случилось бы. Только суть в том, что отец, направляемый твердой рукой собственной судьбы, бездействовать больше не мог. Выразить свой накопившийся протест и значило для него – плыть по течению, предназначенному жизнью именно ему.

Ее же собственное недоверие к жизни никуда не улетучивалось. Всеми силами настрадавшейся в детстве души она старалась уберечь себя от потерь и возможной боли. Не разрешала себе влюбляться, запретила думать о детях: а вдруг с ней произойдет что-то подобное материнской метаморфозе, и еще одним несчастным станет на свете больше. Замуж она вышла по большой любви будущего мужа к ней. Оба много и вполне успешно работали, вместе им было хорошо, спокойно. Иногда она с надеждой спрашивала у собственного будущего, может быть, то испытание, та детская мука, была последней, может быть, ею все искуплено наперед? Будущее молчало. Настоящее добродушно успокаивало, обнадеживало непрерывающейся стабильностью и ровным теплом обращенной к ней любви ставшего родным человека.

Как же ей хотелось вновь научиться смеяться и плакать, мучиться и любить в открытую. Ведь когда-то она все это могла. Первые двенадцать лет жизни она и не задумывалась, каким счастьем владеет. Но прошло еще 2 раза по 12 лет, прежде чем она решила вернуться и связать воедино разорванную в детстве нить жизни.

Она без труда нашла подъезд своего московского дома. Почти ничего не изменилось, только входную дверь заменили на железную, и войти внутрь без ключа было невозможно. Зато на двери висело обращенное к «товарищам жильцам» неизменное летнее объявление об отключении горячей воды в связи с ремонтом теплосети.

Двор остался прежним, ее двором, с тремя огромными деревьями – вязом, каштаном и тополем, как снегом, устилающим своим пухом скамейки, песочницы, пешеходную асфальтированную дорожку, разделяющую детскую площадку на две части: малышовую, с горками, грибками и прочей мелкой чепухой, и подростковую, на которой преобладали садовые скамейки со спинками, предположительно предназначенные для чтения на свежем воздухе, для приятных романтических бесед, но наиболее интенсивно используемые в темное время суток окрестными пьяницами для вечных своих «поправок здоровья», «соображений на троих» и последующих за этим выяснений запутавшихся отношений.