Александр Попов - Взрослые сказки

Однажды планету посетили далекие потомки бывших людей. В их памяти не сохранилось, кто они и откуда. Для них Земля являлась обычным объектом исследования. А вот аппаратура, которой они пользовались, была безупречной до совершенства.

Взяли частичку снега на пробу, заказали анализ и прочитали на экране странное сочетание слов:

«Эта снежинка была опалена слезой весны и снята с одних губ другими губами».

– Любопытно весьма, тут когда-то ходили губами по снегу, и дышали на него, вынуждая отвечать им весной.

– Видно, губ у обитателей имелось с избытком.

– Да, губительность губ очевидна.

Они еще долго рассуждали о том, чего понять им было не дано.

Вдруг экран покрылся испариной, содрогнулся и зарыдал.

– Что это?

Вопрос завис на века, ответа не было и не будет. Просто гроза вспомнила о том, как он целовал ее в присутствии весны, а она плакала о последней любви на Земле.

Как в памяти снежинки всё это сохранилось?

Видно, Богу это угодно было тогда.

Знаю, повезло. Здесь упал. Здесь иду, здесь продолжаю падение. Один как перст.

Пока есть куда, лететь не стоит. Падение – как подвиг перед Ней, как подарок судьбы, как возможность быть частью Ее, как счастье соприкосновения.

Что-то колется такое неудобное, покоя не дает. То ли от вины, то ли это ветер, или вместе они? Что-то колется во мне. Врачи совещались долго. Диагноз прозвучал, как выстрел: «Комплекс Колумба неизлечим».

Был на приеме. Прописали обниматься: с деревьями, с собаками, с крышами домов, с кошками в подъездах, с голубями во дворах. Прохожие шарахаются – на бомжа похож. А я верю докторам и продолжаю обниматься, без объятий не выжить ни им, ни мне.

Завтра 314 дней кошмару.

3,14 – число Пифагора. Он первым доказал, что кривды в три раза больше, чем правды. С тех пор века минули, но я ему не верил. Прости, Пифагор, ты прав.

Жест птиц и женщин – скрещенье ног. К сожалению, Дарвину такое в голову не пришло.

Я не хочу выходить из дома,

Я косточка сливовая.

Я не хочу выходить из дома,

Я семечко арбузное.

Я не хочу выходить из дома,

Я зернышко Его.

Если бы у меня были адреса, я бы не писал книг, а слал бы письма, открытки, бандероли, если бы у меня были адреса.

Помню, в детстве игра такая была – «в ножички». Рисовали круг, нарезали каждому земли и начинали, стоя в полный рост, метать ножи. А как не хватало места или равновесия, чтобы устоять на одной ноге, из игры исключали. Сейчас с моей страной – СССР – кто-то постоянно играет в ножички.

Ни страны у него, ни города, ни индекса, ни улицы. Просто стол. Он есть адрес моей последней книги.

Сказки – это когда всё скошено и кроме ресниц прикрыться нечем, когда не в телефон, а в воду начинаешь шептать, в огонь говорить, вот тогда они и сказки.

Свадьбы да усадьбы – для услад, а вот суд да дыбы – в самый раз для судьбы.

Если Рая и Ада дали вкусить тут, то что будет там?

– Чем тебе помочь?

– А кто птицам перья чистит для полета?

– Чем тебе помочь?

– А кто дожди, что травы, косит, да в реки и озера складывает?

– Чем тебе помочь?

– Человеку, если он человек, мешать не стоит, вот и помощь вся.

Сказки, что семечки, одна к одной, а как до подсолнуха дойдешь, так и закругляться пора.

– Сколько раз тебя бросали?

– А сколько ребер во мне, столько раз и бросали.

Тишина – хорошая музыка, в четыре руки.

Я люблю занавески на кухне. Дырявые от звезд, беременные по утрам от ветра, днями – от солнца, вечерами пустые от аборта. С занавесками повезло, с обоями хуже, лбами морщатся. Пол – линолеум, ни ума, ни чувств. Еще есть кресло, в нем спина и стол двух локтей.

Так утки кричат другим уткам. Так ветки кричат, когда их ломают. А если последний селезень, последний сук на дереве, то как?