Я проспала? Отлично, имею право.
Что-то вчера случилось хорошее, как будто мне, наконец, вырвали очень больной зуб. Ах да, это Клаус.
Большинство окружавших меня мужчин, особенно молодых, считали главным достоинством голоса его громкость и старались друг друга переорать. Спокойный, мягкий и вместе с тем уверенный голос Клауса выгодно выделяется в такой среде, вот бы пустить его в эфир. Эта мысль уже крепко осела в подсознании, но тема мне все еще казалась слишком провокационной. Огромная глыба постепенно превращалась в статую, и эта статуя вопреки ожиданиям оказывалась не принципиальным злодеем, а одураченным мальчишкой, нашедшим в себе силы на последний отчаянный бунт. Как к нему отнесутся? Даже на уроке сомнения такая история оказывалась задачей повышенной сложности.
Но омрачать приподнятое настроение мне сегодня не хотелось, и я снова мысленно вернулась к нашей вечерней прогулке и к тому, что Клаус, подаривший мне искренние, не дежурные слова, не лукавил, он действительно считал, что мы стали друзьями, и это было приятно. Да нет же, это было замечательно…
– И все-таки я простудился, – немного виновато сказал по телефону Клаус.
– Проклятье!
Болтать по пустякам с привлекательным мужчиной, который за время разговора ни разу не посмотрел на часы, оказалось так здорово, что я совершенно упустила из виду то, что холодным ноябрьским вечером он промок до нитки.
– Пустяки, отлежусь и через пару дней буду как новенький.
– Так не годится. Вчера ты отказался от ужина, и я не настаивала, но позволь хотя бы завтрак тебе приготовить?
– Пожалуй, не откажусь.
Пока я размышляла, как должен выглядеть завтрак немца, вспомнила картинку в роскошной книге Шломо «Хлеб всего мира».
В тот день мы вместе пекли штрудель. Хотя говоря по совести, штрудель пек Шломо, а я по обыкновению любовалась им и приводила в негодность все, до чего могла дотянуться, пока он окончательно не потерял терпение и не скомандовал:
– Встань с арфой на табурет и вдохновляй меня на творчество.
Я стала листать одну за другой глянцевые страницы – американские роллы, итальянская фокачча, английский маффин, брецель – немецкий соленый крендель. Аппетитная картинка. Я живо представила, как отвратительный Христиан Рейтенбах впивается острыми клыками в этот самый брецель и захлопнула книгу.
Сейчас мне этот день уже казался таким далеким.
Тем не менее, один вопрос был решен. Гуляя по близлежащим к отелю улочкам, я замечала одну симпатичную булочную и, судя по благоговейному отношению венгров ко всему немецкому, там обнаружится и искомый крендель.
Клаус в пушистом свитере лежал на тахте и листал журнал. Я принесла ему мед и большую плитку горького шоколада с миндалем, заварила зеленый чай, именно так в свое время лечил меня дедушка Рубен. Его метод всегда оказывался эффективным, и хотя я с детства ненавидела мед и только в канун праздника Роша-шана, когда мед считался одним из основных атрибутов праздничного стола, могла отважиться обмакнуть в нем яблочную дольку, магическое слово «полифенолы» придавало мне решимости. Полифенолы были похожи на воинов судьи Гедеона, от которых трусливые вирусы в ужасе бежали за Иордан, а они черпали ладонями и пили виноградное вино, отчего становились еще сильнее.
– Мне пора, я уже несколько дней в Будапеште, а все еще не видела знаменитую синагогу, – я подала Клаусу упавший AutoBild. -Будь паинькой и звони по любому поводу.
Он кивнул.
– Послушай, Ирис, если что-то в Эржебетвароше тебя огорчит…
– То ты лишишься права учить меня не примерять на себя чужую вину?
– Два – один.
Депрессивные мысли уже не имели такой разрушительной силы и не застили от меня всю прелесть древнего еврейского квартала со множеством старинных построек и маленьких двориков – каждый со своей тайной. Какую потрясающую историю могла бы, наверное, поведать вон та липа. Эх, молчит… А вот и она, самая большая синагога Европы. Здесь молились мои предки – Эмиль Боннер, его отец Менахем Боннер и его отец… Я редко ношу с собой молитвенник, но собираясь в дальнюю дорогу, конечно же, взяла его с собой. Отсюда «Шма, Исраэль!» звучит особенно символично.
Рядом с синагогой стоял тот самый памятник, который, по словам Клауса, и должен был меня огорчить, металлическое дерево – плакучая ива, на листьях которого выбиты имена погибших.
Я бережно дотронулась до одного листочка. Боннер? Нет. И снова, и снова нет… Шестьсот тысяч листьев…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу