Марина Евдаева - Обратная сторона радуги

Это пигалица… Марта! Почему я не попросила Арика разыскать её? Ведь это не составило бы труда, если она все еще живет в Москве, границы давно открыты. И даже если куда-нибудь уехала, все равно, стоит попытаться.

С физической точки зрения она безупречна! Её привлекательность омрачает только одно-у неё по-прежнему такой же леденящий взгляд. Я уже отчаялся когда-либо увидеть её улыбку. Я мог бы её только нарисовать.

Мне очень жаль, что в своё время мне не хватило прилежания как следует отточить мастерство. Мой педагог живописи, бесспорно, был гением. Почему-то я сейчас вспомнил этого интеллигентного пожилого еврея, он всегда был очень добр ко мне… Как же я мог о нем не подумать? Мне совсем не хотелось бы, чтобы такие ребята, как Ганс причинили ему боль. Вряд ли этот человек участвовал в каком-то заговоре против немцев. Может, он был таким, как Христос? Ведь этнически Христос был евреем. И его апостолы тоже. И Агнеш такая же. А может среди них таких много? Тогда зачем все это?

Уснуть мне сегодня не удалось, те ребята из «Белой розы» не уходили у меня из головы. Казнили их как-то показательно жестоко, как будто в назидание остальным. Мне в какой-то момент даже подумалось, что на них не разгневались. Их испугались!

Ганс куда-то ушел, а я сел, задумался и неожиданно задремал, бессонные ночи все-таки дали о себе знать.

Никогда не верил в мистические глупости, но только что увидел во сне отца, таким, как его запомнил. Он очень любил подолгу молча сидеть у окна.

– Густав, – позвала его мама.

– Извини, дорогая, я задумался.

Он часто так «задумывался», а я вот посчитал это зазорным, и в этом, должно быть, моя главная ошибка. Я был уверен, что доктор Геббельс обо всем уже подумал и освободил меня от этой необходимости. Я безоговорочно ему поверил, когда он говорил о том, что немцев вводили в заблуждение и разлагали морально хитрые евреи. Я почувствовал себя одураченным, я был охвачен яростью и готов был мстить, но мстить оказалось некому.

Знаешь, дневник, что сотворил Ганс, как только мы прибыли в Польшу? Напился, как свинья, вместе с охранниками. Выглядел он отвратительно. А потом еще и гордился, «Знай наших!» Ганс откровенно глуп, но зато он умеет играть добропорядочного человека. Именно играет, а не является таковым. Такие люди не ходят стаями, они оказываются одиночками. Это отнюдь не фюрер и не доктор Геббельс, это мой отец, память о котором я, кажется, растоптал окончательно. И те ребята из «Белой Розы», и тот парень из Стокгольма, которого я ненавидел. Все они что-то понимали. Что-то такое, что я вовремя не разглядел, а Гансу так и вовсе безразлично. И они были признаны врагами, а такие, как Ганс, всегда на коне. Мне стыдно, что это мой друг! Но, может быть, мне и повезло, мне все-таки удалось копнуть глубже, и, поняв это, я почувствовал себя почти счастливым.

Последние дни я все чаще вспоминаю отца. Особенно один наш разговор, который мне когда-то показался очень странным.

Однажды нам задали невероятно сложную задачу, кажется, по алгебре. Я долго думал над ней, а на пустыре у старой кирпичной фабрики меня ждали ребята с мячом, и я все больше терял терпение. Тогда я пошел на хитрость, подсмотрел в конце задачника правильный ответ и искусственно привел к нему решение. Получилось довольно неуклюже, но мне было все равно – я бежал гонять мяч. Разумеется, на следующий же день меня разоблачили.

Вот тогда отец снова вместо наказания рассказал мне на этот раз о первой любви.

«В юности мне очень нравилась девушка по имени Эльза, красавицей она не была, зато в ней было что-то особенное, чего, как мне казалось, не было у других. Но Эльза предпочла моего лучшего друга и стала его невестой. Я был уверен, что жизнь на этом закончена, однако, нашел в себе последние силы и по-рыцарски отошел в сторону. Мартин был счастлив, но терять друга ему было жаль, и он начал упорно устраивать мою личную жизнь, представлял мне разных барышень, устраивал нам свидания почти насильно. Меня это обижало, мне казалось, что мой друг ведет себя, как хозяин моего счастья, не оставляя мне последней отдушины – возможности всласть посетовать на судьбу. Наша дружба совсем расклеилась, а жаль, Мартин был отличным парнем, он погиб на итальянском фронте в шестнадцатом году.