Виктор Меркушев: Голос моря (сборник)

Он обернулся и увидел себя в большом опальном зеркале на фоне мутного, подслеповатого окна и выцветших обоев в крупных золотистых веснушках. Он не привык видеть себя так им, постаревшим и осунувшимся, но более всего его изумляло – как могут уживаться на одном лице лучистые морщинки возле глаз и упрямая, суровая складка у рта, странная податливая полуулыбка и такой колючий, пронзительный взгляд прищуренных глаз, в которых, казалось, ни разу не светилось озорство и веселье. «и когда только я научился так нелепо щуриться», – думал артист, не припоминая, когда у него могла появиться безобразная, не замечаемая ранее дурная привычка.

Но не только это удивляло его и расстраивало. Как не пытался он вглядываться в своё отражение, он так никого и не увидел рядом с собой, ни единой живой души, даже той тихой девушки из зала, что неотступно и всюду следовала за ним. Странно, что он её там не увидел. Могла же она как-нибудь дать знать о себе: неясным контуром, промелькнувшей тенью…

Правда, в его жизни она открылась позже, ровно за полчаса до того момента, когда он стоял между этажами на лестничной площадке, размышляя о своей жизни и стряхивая пепел с сигареты в консервную банку, привязанную к шпингалету оконной рамы.

Она позвонила в дверной звонок, которым не пользовался никто и никогда. Звонок пронзительно отозвался ей рваным дребезжащим фальцетом, поражаясь и своему нескладному голосу и тому, что кто-то, наконец– таки, о нём вспомнил. Квартира вздрогнула от такого необычного звука, непохожего ни на позвякивание лифта, ни на скрипы детской коляски, не шелохнулись разве что неуклюжие цветки герани на окнах, и золотистый выцветший горошек на старых обоях.

Дверь открыла жена, артист же смотрел на гостью, показавшуюся в проёме, из-под руки жены, надёжно скрытый от глаз своей поклонницы полумраком прихожей и пыльной одеждой, тесно развешенной у входа.

Хлынувший из подъезда свет так тесно обтекал фигуру девушки, что она сделалась совсем тоненькой, почти неразличимой и казалось, что сделай она шаг через порог, то попросту сольётся с полумраком прихожей и перестанет существовать вовсе. Как она не слышала слов артиста, так теперь он почти не слышал её слов. Зато он хорошо слышал голос жены и доносившиеся откуда-то с нижних этажей гулкие одинокие шаги, похожие на глухое, невнятное бормотание какого-то страшного бездушного существа.

Он не понимал, что случилось в его судьбе, что произошло в жизни этой странной влюблённой девушки, но всякий раз, выходя на сцену, он пристально и с незнакомым ранее волнением смотрел в зрительный зал.

Смотрел наперекор самому себе и своей судьбе, лишившей его чего-то очень значительного, исключительно важного, непонятного и манящего. Нет, боль никуда не исчезла, просто она переместилась с кончиков его век куда-то глубоко в сердце, туда, где вопреки всей науке и медицине у человека должна находиться его бессмертная человеческая душа.

До чего же своенравна и избирательна память! Стоит только оглянуться назад, как ты тотчас обнаруживаешь в себе иного, незнакомого человека, способного останавливаться на таких вещах, до которых тебе, сегодняшнему, нет никакого дела. Мысленно возвращаясь туда, куда невозможно вернуться, ты словно оказываешься посредине тесного моста, соединяющего две непохожие и противоречащие друг другу жизни, для которых не существует ни времени, ни общего пространства, а есть только застывшие навсегда морозные утренние поезда, тусклые окна унылых многоэтажек и сиреневые сумерки городских окраин, где тебе всегда найдётся свободное место, поскольку оно по определению отведено именно для тебя. Как давно это было и было ли вообще, только отчего так часто бьётся встревоженное сердце и так остро отзывается душа на всякую отболевшую скорбь, пережитую утрату, былые сожаления и прошлые досады? Бог весть!

Как бы я не вглядывался в фотографию своей бывшей школы, я всё равно не могу её узнать. Теперь мне кажется странным, что вот в этом маленьком двухэтажном здании, расположенном на самом краешке волнистого ковра болотистой лесотундры, прошла вся моя юность и часть детства, отсюда я шагнул в непредсказуемую взрослую жизнь, где не бывает лёгких домашних заданий и строго спрашивают за любые невыученные уроки.

Приехав с юга, я так и не сумел принять и полюбить север. К чему бы я не обращался, и куда бы ни был направлен мой взор, всё тяжелело и становилось неразличимым от вязких и назойливых прилагательных: «унылый», «безмолвный», «невыразительный», «суровый»… Лишь южный ветер, который, как казалось, приносил запах морского прибоя и свежий аромат альпийских лугов с далёких Кавказских гор, наполнял всё моё существо необъяснимой радостью и фантастическими грёзами, от которых таяли снега и на месте проснеженных бесконечных равнин вырастал буйный колхидский лес. Мой Геленджик! Тебя я пронёс в своём сердце через все мои школьные годы, я всегда мысленно возвращался туда, и в своей радости, и в минуты грусти. Впрочем, я всегда живу там, где меня нет. Только эту истину мне удалось осознать значительно позднее.