Виктор Меркушев - Голос моря (сборник)

В числе моих друзей неизменно оказывались те, кто не принадлежал ни к тому, ни к иному миру. Они могли свободно перемещаться туда и обратно, не ведая никаких границ, и не зная ни о каких пространственных преобразованиях, ни по Гельмерту, ни по Лоренцу. Для меня они были своеобразными проводниками, сталкерами, благодаря которым я имел возможность окунуться в чуждую для меня среду.

Чуждую, поскольку я не сумел бы в ней жить. Привычные слова там означали что-то совершенно иное, многие важные для меня вещи попросту теряли вес, а некоторые, полезные с моей точки зрения предметы, например книги, отсутствовали напрочь. Их место занимали уродливые мраморные ело-ники, трёпаные карты и засаленные костяшки домино, какой-нибудь массивный бильярд с разноцветными шарами, вышитые подушки и обязательные кружевные салфетки на тумбочках. Всё это, пожалуй, могло бы существовать и в моей квартире, разве что смысловое наполнение всех этих предметов было бы совершенно иное. Оттого мои расхождения с людьми оттуда, носили не столько эстетический или культурный характер, сколько характер метафизический. Вся их жизнь воплощала в себе торжество рациональных и материалистических ценностей, в то время как мои ожидания и стремления никак не соотносились ни с материальным достатком, ни с привычным пониманием успешности. и тем более находились вне какой-либо социальной иерархии, которая, уже в моей системе мер и весов, была намного легче даже самого маленького секрета, честно выведанного у Природы.

Однако наша очевидная инаковость нисколько не мешала нам находиться вместе, и даже, порой, с симпатией относиться друг к другу. Только симпатия эта, если она возникала, определённо носила отвлечённый, чисто визуальный характер и не переходила ни в какое иное качество ввиду несоответствия свойств наших пространств и разности их измерений.

Один древний мудрец считал, что существует три типа людей. Одни участвуют в Олимпийских играх, вторые на них смотрят, а третьи наблюдают и за теми и за другими. Я «от детства», как лебядкинский таракан, принадлежал к последним. Только не надо думать, что «третьи» – это обязательно премудрые пескари, бегущие от жизни. Просто такие люди никогда не живут «первыми» мыслями, им свойственно детально обдумывать даже то, что кажется само собой разумеющимся и держать чёткую дистанцию с любыми аморфными структурами, навязывающими свои душные ближние порядки. И неважно, будут то узкие группки по интересам или же навалится всё общество в целом, которому всегда есть до тебя дело.

Я считал, что наряду со мной к клану «третьих» принадлежит вполне себе независимая троица: Володя Анацкий, Маша Турчанинова и Витя Фокин, которого наш разношёрстный квартет вполне бы мог избрать себе старостой, несмотря на известную асоциальность такого типа людей. Такой странный союз мы с достаточным на то основанием могли бы считать аналогом «союза вольных каменщиков», хотя в наших рядах никогда бы не оказались его знаменитые апологеты: Вильгельм Оранский, Моцарт или Патрик Гордон. Но фартук и отвес, линейка и циркуль, несомненно сгодились бы и для нашего герба, если б в гербе том была какая-либо необходимость.

Поведенчески нам в классе противостояла группа «юных наполеоновцев», возглавляемая Галей Фахрутдиновой. Их девизом были слова великого полководца: «Сначала в бой, а там посмотрим!» Правда, мы сосуществовали с ними мирно, несмотря на то, что другой великий полководец, уже из нашего лагеря, имевший обыкновение обдумывать всякую мелочь, недобро косился из тьмы веков на весь этот весёлый бесшабашный клан. Хотя какая мысль на самом деле жила в его хитроватом монгольском прищуре – Бог весть!

Когда мы пытаемся понять чью-то жизнь, мы её неизбежно упрощаем. В этом нет ни уничижения, ни недооценки чужих возможностей, чужого образа мыслей и иного правила быть. Просто это, пожалуй, единственный способ объяснить себе то, что лежит за пределами собственного опыта.

Жизнь любого человека сложна, запутанна и уязвима даже тогда, когда кажется со стороны защищённой, благополучной и вполне себе обыкновенной. Оттого надо очень бережно и осторожно относиться к любой жизни, и, может быть, совсем необязательно пытаться подбирать слова там, где они не будут услышаны или неправильным образом поняты. Пусть лучше они так и останутся не сказанными. Тогда, по крайней мере, остаётся вероятность соединения разнородных миров посредством случайного чувства, определённо не поддающегося никаким мыслимым пересчётам – ни по Лоренцу, ни по Г ельмерту.