Валентина Борисова: Цветок живой, благоуханный… (сборник)

И вот теперь на третью неделю войны их гнали на запад в плен по родной земле, ставшей вдруг вражеской территорией, а они, пряча исхудавшие лица от жалостливых бабьих взглядов, украдкой принимали из женских рук хлеб и вареную картошку, посоленную горькой вдовьей слезой. Чья вина была в том, что сугубо штатские, семейные люди, мобилизованные в первые дни войны, и мальчишки неполных восемнадцати лет, прорвавшиеся на фронт прямо с выпускного бала, получали винтовку на двоих и после первого боя, не успев стать солдатами, пополняли ряды военнопленных. Их командиры, вооруженные одним наганом, поднимая в атаку плохо обученные, наспех сформированные батальоны, оставляли последний патрон для себя, твердо помня из военной науки только одно – «мертвые сраму не имут».

Что проку было искать виновных в разыгравшейся трагедии, когда военным театром становился твой родной дом, и только ты сам мог защитить и спасти его. Это начинал понимать каждый попавший в плен солдат, стараясь найти выход из унизительного рабского положения.

В колонне военнопленных, бредущих на запад безликой серой массой, одна пара, несмотря на всю серьезность положения, выделялась своей комичностью. Это были невысокого роста мужичок лет сорока, быстрый и ловкий в движениях, и нескладный долговязый парень, совсем еще пацан. Они старались держаться вместе, и не будь между ними так мало сходства, их наверняка приняли бы за отца с сыном. Разбитной солдатик был из породы неунывающих. Казалось, что все на свете ему нипочем: и изнуряющая жара, и долгий путь, и вооруженная до зубов охрана. Он катился колобком по выжженной земле, подгоняемый окриками конвоиров и приговаривал как бы про себя:

Его юный напарник жался к нему словно кутенок, хотя был на целую голову выше. «Шнель, шнель», – покрикивали на пленных охранники. «Ты, тезка, наверное десятилетку закончил, по-немецки понимаешь?» – спросил юркий мужичок у долговязого парня.

– Понимаю. Гутен морген, гутен так, шлеп по морде вот так так, – пробормотал парнишка.

– Это ты к чему? – насторожился колобок.

– Да уроки немецкого вспомнил. Пацаны у нас в классе заводные были. Все время учителя разыгрывали, – виновато оправдывался паренек.

– Вот и доигрались, – вздохнул бывалый солдат и процедил сквозь зубы, ненавидяще глядя на вооруженный конвой. – Дай срок. Мы им еще припомним эти уроки немецкого!

Пленных пригнали к разрушенному железнодорожному переезду и в ожидании приказа свыше устроили короткий привал. Изнуренные голодом люди с темными от усталости лицами сидели на сырой земле, окруженные плотным кольцом охраны и вполголоса переговаривались между собой.

– Ну, что, земляки, отвоевались? – первым подал голос неунывающий солдат.

– Повоюй тут! У них пистоли, а у нас дубины христовы, – хрипло отозвался кто-то.

– Тяга слабовата, – вздохнул мужичок-бодрячок.

Разговор задел пленных за живое. Со всех сторон послышались раздраженные голоса.

– Какая у нас тяга? – лошадиная. Немец, он чем берет – мотором. Где же нам с ним тягаться? – сокрушался один.

– И на конной тяге, когда все в одной упряге, воевать можно, – возражал другой.

– Немец, он командой берет, а у нас все вразброд пошло, кто в лес, кто по дрова, – негодовал третий.

– Тяга слабовата, копоть одна кругом. Все как угорелые мечутся, – не унимался бравый солдатик.

– Заладила сорока Якова одно про всякого – тяга да тяга.

– Ты что, печник, что ли? – полюбопытствовали у него.

– Так точно. Печник и есть, – с гордостью подтвердил печных дел мастер и стал как будто выше ростом. – Про меня в деревне даже поговорку сложили – «Наш кулик невелик, а знатный печник».

– Кулик? Вон ты что за птица! Ну, тогда ясное дело – всяк кулик свое болото хвалит. А к тебе что за птенчик жмется? Только что из гнезда выпал, что ли? – пошутил какой-то весельчак. Долговязый парнишка залился ярким румянцем.

– Эх, землячок, фронтовичок! Все мы теперь из одного гнезда выпали, – невесело отшутился Кулик и охотно пояснил: – Тезка это мой, обоих Петрами кличут.

– Ну, ты, по всему видать Петр 1, а он 2-й, – не унимался зубоскал. Зашелестел смешок. Охрана насторожилась, вздернула автоматы.

– Чего ржете, жеребцы? С какой радости? – рассердился Петр Кулик и добавил с тоской, – Под Витебском вместе в окружение попали. Вот тебе и первый, второй. Смех мгновенно стих.