Николай Векшин - Эликсир жизни

Я пошел на городской рынок и договорился с заведующей. Она выделила хорошее место и пообещала брать минимальную плату. Я тут же позвонил Вовчику и пригласил прийти. Он пробурчал в трубку, что сегодня не может, но пообещал быть назавтра. Договорились встретиться на рынке в 9 утра.

Рано утром я подготовил книги, притащил их на рынок, наклеил ценники и стал ждать прихода брата. Но его всё не было. Прождав час, я позвонил. К телефону подошла мать и сообщила, что Вовчик заболел. На вопрос, что с ним, мать начала бормотать какую-то чушь. Я понял, что она покрывает Вовчика, который наверняка опять набрался.

Когда я пришел, то увидел брата, валяющегося на диване. Вовчик не был пьян. Он был с похмелья. «Эй, лодырь, давай вставай. Пошли работать. А то весь опух от безделья», – со смешком позвал я его. Вовчик приподнялся и крикнул: «Да пошел ты на …! …» (и т. д. по смыслу; пусть читатель включит воображение). Выслушав витиеватую тираду, я рассерженно, но всё еще не теряя терпения, воскликнул: «Ну и заср@нец же ты!». Брат заорал: «Что!? Как ты меня назвал?! Заср@нец?!». Вскочил с дивана, в гневе бросился на меня и стал душить. Гнев возникает там, где злости много, а мозгов мало.

Глаза у него были безумные. Я рванулся; ворот свитера треснул. И тут я не выдержал, взорвался. Ударил брата. Первый раз в жизни. Ударил в лицо. Он сначала опешил, но тут же размахнулся для ответа. Я опередил его. Он не ожидал такого и замахал кулаками. Но я их даже не почувствовал. Бил сам. Бил в эти выпученные злобой глаза. В этот скривившийся ненавистью рот с прокуренными зубами под молодецкими усами. В эти сжатые яростью безвольные скулы. В эту похмельную рожу, потерявшую совесть. Во мне не было злобы, ни капельки. Было возмущение, было негодование, было презрение, была обида. Злобы не было.

Одним из ударов я свалил Вовчика. Он упал. Из виска у него потекла кровь. Он замер и вытаращился на меня затравленно и удивленно. Я ушел, оставив его с растерявшейся матерью. Мы с братом не помирились.

Родители остаются родителями до конца своих дней, а дети считают себя детьми только до совершеннолетия. Всякий взрослый человек без труда вспомнит, сколько ему лет, но не всякий вспомнит, сколько раз за эти годы он вспоминал о родителях. Моя мать жила в Биогавани практически одна. Мы с братом по очереди заходили к ней через день, в разное время, стараясь не пересекаться, приносили попить-поесть, сидели каждый по полчасика и уходили. Брат в последнее время жил на квартире у своей собутыльницы Вали. Иногда он пропадал в запой на неделю. Тогда мне приходилось бывать у матери каждый день. Но однажды меня не было у нее пять дней, так получилось. Придя утром 9 мая поздравить матушку с Днем Победы, нажал на кнопку звонка, но мать мне не открыла. Стал звонить настойчиво. И тут услышал далеко за дверью ее слабый голос. Я понял, что с ней что-то случилось, и помчался к брату за ключом.

Валя отворила только после того, как я звучно погрохотал по двери. Она была с похмелья. «В чем дело?», – спросила недовольно. «Вовчик у Вас?». – «Да, он спит». – «Валя, пожалуйста, срочно разбудите его. Мне нужен ключ от мамы. Кажется, с ней что-то не так». – «Да, мы знаем. Она упала и лежит, не встает. Мы у нее были». – «Почему упала? Что с ней?» – «Старая она, вот и упала. Кеша, Вы что же думаете, что я не знаю, как со стариками обращаться? Да я за своей мамой 30 лет ухаживала! И за Вашей мамой присматривала. Мы к ней с Вовчиком чуть не каждый день заходим. Только вряд ли она теперь выживет». – «Валя! Позовите Вову! Мне нужен ключ». Тут из комнаты раздался пьяный голос брата: «Ну, че ты разорался?! Тебе же сказано: мы у матери были !». – «Вова, дай ключ!» – крикнул я. Он отозвался не выходя из комнаты: «Еще чего! Это мой ключ. Я хозяин. А ты там не прописан». – «Вовчик! Пошли вместе! Поскорее!». – «Не пойду. Я у нее вчера был. А ключ не дам». Я в сердцах плюнул и крикнул: «Да Вы люди или сволочи!?». И ужаснулся своих же слов.

Я вернулся к матушкиной квартире и несколькими ударами ногой вышиб дверь. Внутри было душно и темно. Я включил свет. Тараканы брызнули во все стороны как шрапнель.

Мать лежала в комнате на полу в куче старых тряпок. Вся замерзшая, мокрая, измазанная в собственных испражнениях. Едва живая. Около нее валялся засохший кусок хлеба. Рядом сверкал разбитый стакан. «Пить! Хочу пить!», – слабым голосом простонала мать. Я попытался ее поднять. Она схватилась за меня трясущимися руками и жутко закричала. Тут я увидел, что у нее опухло левое плечо. Оно было сине-багровое, в кровоподтеках (как потом выяснилось, при падении она сломала ключицу и пролежала в таком состоянии на полу несколько дней). Я не стал ее подымать, подложил под голову валявшуюся рядом грязную подушку, укрыл одеялом и дал пить. Она выпила подряд два стакана. Я дал ей понюхать нашатырь, а под язык ей сунул валидол. Бросился к телефону и стал звонить в скорую помощь. Мать, едва шевеля губами, прошептала в бреду: «Вовочка, я умираю. Не нужно скорую, не звони».