Майя Новик: Ларек

По-настоящему наша дружба началась в шестом классе с прогуливания художественной школы. Меня буквально запихали в это отвратительное заведение, когда мне было всего восемь лет. В школу принимали с десяти лет, но меня погубила формулировка одного из преподавателей: «особо одаренный ребенок».

Особо одаренному ребенку очень быстро надоело малевать акварелью кувшины и утюги, историю искусств я вообще считала скучнейшим предметом, а уж лепку терпеть не могла. Было еще одно обстоятельство: в общеобразовательной школе мы вплоть до седьмого класса учились во вторую смену. В художественной школе в первую смену учился только первый класс, все остальные классы занимались после обеда. Я просидела в первом классе два года, потом еще два года во втором… Ни один нормальный ребенок не выдержит, когда его формально переводят из класса в класс, а реально он несколько лет подряд сидит и рисует одни и те же драпировки, кубы и лапти!

Аленка обнаружила в себе склонность к рисованию значительно позже, она сама попросила маму записать ее в художественную школу и тут же об этом пожалела. Она рисовала тоненьких воздушных женщин, пеньюары, вуали, балы, а перед ней ставили ненавистные шары и пирамиды.

На идею прогуливания нас навела повесть «Витя Малеев в школе и дома», и как-то мы с Аленкой столкнулись за два квартала от художественной школы. Несмотря на то, что занятия шли уже полным ходом, и я и она направлялись совсем в другую сторону. Мы сошлись на перекрестке и с симпатией посмотрели друг на друга. После этого прогуливать мы стали вместе, что было, конечно, намного веселее. Примерно через год нас обеих исключили из художественной школы по одной и той же причине: «отсутствие способностей». Это не произвело на нас ровно никакого впечатления.

Если Аленка была аутсайдером с самого начала, как вруша и двоечница, то я умудрилась оказаться омегой в своем классе, потому что… влюбилась. Влюбилась ужасно, до слез, до дрожи в коленках в рыженького, веснушчатого новичка, Вадика, который смотрел на меня с недоумением.

Наверное, любая другая девочка инстинктивно стала бы делать что-нибудь правильное, что не вызвало бы такого «общественного» порицания. Я же если и старалась с ним заигрывать, то получалось это настолько по-детски, что у меня у самой опускались руки. Я боялась его до потери пульса. В самый нужный момент, когда всего-то нужно было сказать «извини» или «можно пройти?» у меня перехватывало горло, и с губ слетал лишь невнятный хрип.

Неудивительно, что Вадик считал меня идиоткой. Я могла смотреть на него часами, ждать на остановке только для того, чтобы увидеть, как он сядет в трамвай. Если он пытался подойти, я убегала. По-видимому, класс навсегда решил, что у меня не все дома, и я оказалась за одной партой с Аленкой.

Мы обе были неухоженные. Ее мама предпочитала устраивать свою личную жизнь, моя была занята работой, а мой отец понятия не имел, что воспитание девочек чем-то отличается от воспитания мальчиков. Поэтому ее одевали в то, что было под рукой, а меня – в то, что выбирал отец.

– Сапоги нужно выбирать так, чтобы можно было пододеть пару носков… – учил он меня, – и чтобы ноге было свободно.

И я ходила в страшненьких уродцах чуть ли не сорокового размера, хотя нога у меня была тридцать седьмого.

– Одежда должна быть прежде всего удобной, – поучал он опять, и я всю свою жизнь так и не смогла вылезти из брюк.

Хотя Аленка была тупа во всем, что касалось учебы, в жизни она была похитрее и поизворотливее. Я шла напролом, она предпочитала договариваться. Я вызывала конфликты, она сидела в сторонке тихой мышкой. Как-то помню, я зашла в класс и увидела, что Аленку мучают двое: тонконогий уродец Женя и косноязычный блондин Андрей, лицо которого сильно напоминало морду овцы-альбиноса.

Она съежилась, уворачиваясь от пинков, щипков и оплеух. Я такого вынести не могла и кинулась в бой. Увидев, что подоспело подкрепление, отщепенцы ретировались, Аленка подняла на меня свои зареванные глаза, и тут произошло то, чего я умирать буду, не забуду! Обида и боль в ее карих глазах вдруг моментально преобразились в презрение. Преображение было настолько мгновенным, что я только рот открыла, потому что презрение это было адресовано отнюдь не обидчикам, а мне!

– Подссывала… – почти не разжимая губ, процедила она, гордо закинула тощие косы за спину и удалилась к своему месту.

В этот день я так и не пришла в себя. Мало того, что меня оскорбила лучшая подруга, она оскорбила меня вместо благодарности! Этого я понять тогда не могла.