Борис Штейн - Военно-эротический роман и другие истории

– Родился в Ангарска.

– Выпьем за знакомство.

– Что это?

– Водка, настоянная на оленьих пантах.

– Интересно! Ну, за знакомство!

– Строганиной закусывай: самое то!

– Действительно!

– За тебя, Белла!

– Почему это за меня?

– Я тебя хочу!

– Погоди, это еще не желание. Это еще не настоящее желание. Налей-ка. Эта настойка укрепляет мужчину.

– Мужчина и так уже крепкий.

Встала с табуретки, подошла вплотную и положила руку на мужское достоинство гостя.

– Крепкий, да не очень.

И засмеялась загадочным смехом.

– Угощайся горячим.

– А что это?

– Рагу из оленьего хвоста.

– Почему из оленьего хвоста?

– Сейчас поешь, через час почувствуешь, почему.

– Ты тоже поешь?

– Тоже. Ну как, вкусно!

– О, да!

– Что ты еще хочешь?

– Почитай стихи. Только не вздумай одеться.

– Ну, что ты!

– Стихи…

Ты правда этого хочешь?

– Правда.

– Я никому обычно… А мне почитай.

Ну. Ладно.

Игорь не сводил с нее глаз. Полуобнаженная женщина, читавшая призывно-любовные стихи, сама напоминала жрицу любви, какой Игорь ее представлял. Вдруг она прервала стихотворение и сказала:

– Нет. Мне не нравится.

– Почему же? – воскликнул Игорь, который начинал накаляться, как включенный в розетку утюг.

– Не нравится. Я плохой поэт, потому что не могу выразить себя стихами.

– Хорошие стихи!

– Возможно. Но чувствую я гораздо больше.

– А чем же ты можешь себя выразить?

– Не знаю, Может быть, танцем.

– Так танцуй! – распорядился Игорь, которого уже разбирали страсти.

Белла молча поклонилась мужчине. Груди ее опять пришли в движение, лишая Игоря последних капель рассудка. Она вышла в комнату, зажгла четыре свечи в разных местах и выключила электрические светильники. Поколдовала с проигрывателем, и по комнате в мерцающем свете свечей поплыла странная музыка, в которую вплеталось непонятное, непривычное пение – горловые звуки и обрывы ритма. Сбросив остатки одежды, Белла стала раскачиваться, растопырив руки и ноги, и в какой-то момент Игорю показалось, что душа некогда убитого в тайге недогулявшего и недолюбившего медведя поднялась над собственной шкурой и зашаталась в укоризненном танце. Темп танца, между тем, нарастал, нарастала и разливалась по телу и дикая сила, прежде неведомая. Игорь вскочил на ноги и тоже зашелся в диком танце, то повторяя движения женщины, то изобретая свои собственные. Член молодого поэта окреп и увеличился необыкновенно, Игорь мгновенно скинул с себя одежду и приблизился к дикой и прекрасной поэтессе. Желание пожирало его без остатка. Он в упор посмотрел на Беллу, она подалась ему навстречу, схватила рукой пылающей член кавалера и вонзила его в себя, заставив Игоря полуприсесть. И сказала одно слово:

– Ах.

Музыка продолжалась, и долгое соитие происходил при раскачивании под эту музыку, как бы не прерывая мистического танца.

Наконец, настал момент извержения, и они повалились на шкуру, Игорь рычал, как медведь, из Беллы тоже вырывались дикие звуки, а потом она опять сказала слабым голосом:

– Ах.

Игорь оставался в ней. Извержение семени почти не ослабило его. Он лежал на женщине, целовал ее большие груди, и чувствовал, как снова наполняется мужской силой. Губы Беллы шевелились. Он поцеловал их, потом приложил к ним ухо и услышал слабый шепот:

– Хорошо, хорошо…

Светало, когда они оторвались друг от друга. Она целовала его ласково, как ребенка, ворошила светлые, с золотым отливом, волосы.

Игорь чуть не выпалил есенинскую строчку:

– «Эти волосы взял я у ржи»…

Но язык вовремя придержала трезвая мысль: «Не будь пошляком, Игорек»!

– Что бы ты хотел? – Ласково спросила Белла.

– Был обещан чай с брусничным вареньем! – Чай?

Она широко улыбнулась, раскинула руки, потягиваясь. Куда-то делись монголоидные черты, перед ним стояла настоящая русская красавица.

В этот момент Игорь понял что влюбился до потери ориентации во времени и в пространстве.

За чаем Белла была в роскошном оренбургском платке, и то, как она плавными движениями разливала чай (а платок не сползал с плеч), и как, заглядывая в глаза, накладывала варенье (замечательное брусничное варенье), укрепляло в Игоре ощущение сладкого добровольного плена.