Борис Штейн - Военно-эротический роман и другие истории

Руку греешь? – спросила усмехнувшись, Белла Цыденжаповна. – И проговорила, перейдя на шепот (хотя кто мог их услышать на пустынной улице?):

– У нас так не греются У нас – вот так. Сними перчатку.

Снятие перчатки заняло не более трех секунд, и ровно столько времени понадобилось Белле Цыденжаповне, чтобы что-то расстегнуть на себе, какие-то крючки и пуговицы, и рука молодого человека в мгновение ока оказалась у нее за пазухой. Большая, податливая грудь оказала ей теплый прием, в ушах у него зазвенело, и сквозь этот звон донеслось:

– Вот так у нас греют!

Но продолжалось это недолго: ведь был холодный вечер, валил снег, и вскоре они уже бравенько шагали, слегка наклонившись вперед, навстречу затевающейся метели, шагали, связанные теперь общей тайной и общими – что греха таить! – намерениями.

Отряхнулись от снега (отряхивали друг друга) в подъезде – перед тем, как подняться на третий этаж. Войдя в квартиру, доброжелательный человек снял шапку и сказал, поклонившись:

– Здрасьте этому дому! Разделся, надел тапочки, осмотрелся. В квартире было две смежные комнаты: большая и маленькая. Как и во многих подобных квартирах, большая была приспособлена для активной жизни, маленькая – для сна. Он огляделся. Письменный стол, столик для пишущей машинки. Телевизор на специальной подставке. Верхнего света не было. Зато по стенам красовались светильники, они освещали книги на многочисленных полках и то, что украшало стены: фотографии, портрет маслом пожилого бурята в национальной одежде и многочисленные аппликации из оленьих шкур. Среди фотографий видное место занимал Хемингуэй с постриженной по кругу белой бородой – «старик Хем», идеал вольной (в мыслях) интеллигенции того времени. Читающий стихи темпераментный Евтушенко, вдохновенная Бела Ахмадулина, подавшийся вперед, словно выходящий из портретной рамки, Булат Окуджава.

«Что ж сибиряков-то нет?» – подумал было иркутский поэт, но тот час увидел фотографию скромного, даже унылого, человека в серой шерстяной рубашке. Это был Валентин Распутин – лучший, наверное, писатель Сибири, а, может быть, и всей России. Один портрет был ему незнаком. Впрочем, нельзя сказать, что незнаком совершенно. Он видел, видел где-то эти огромные, печальные глаза, нереально вывернутые чувственные губы, выражение мудрости и ужасной беззащитности.

Центр комнаты занимала огромная медвежья шкура. Так и хотелось прилечь на нее.

– Приляг, приляг, – услышал он голос Беллы Цыденжаповны, – отдохни, я тут пока приготовлю. Он поднял глаза. О, боже! Она была в домашних шароварах. Она была в одних только домашних шароварах!

– Ну приляг же!

Игорь лег на спину. Ему показалось, что от шкуры исходит и вливается в него какая-то тайная сила. Белла Цыденжаповна склонилась над ним, встав на колени. Он поднял растопыренные ладони, и в них легли тяжелые смуглые груди, такие трепетные, такие живые, они отвечали нежными импульсами на каждое движение его пальцев. Она коротко поцеловала его и резко поднялась. Лицо ее опять стало непроницаемым.

– Ты извини, дорогой, я всегда дома так хожу. Мои бабки-прабабки так ходили.

И ушла на кухню.

Какое-то варево готовилось на кухне, потянуло незнакомым запахом. То ли шкура медведя, действительно, чудодействовала, то ли образ раздетой по пояс бурятской женщины, только плоть двадцатипятилетнего парня восстала, и он позвал истомленным голосом:

– Белла Цыденжаповна!

И услышал в ответ:

– Просто Белла!

Действительно, странно было после только что произошедшего откровения называть женщину по имени-отчеству. Но ему так нравилось это экзотическое отчество! И он сказал дрогнувшим голосом:

– Мне нравится твое отчество!

– Вот мое отчество! – Сказала Белла (с этой минуты уже просто Белла!) и показала рукой на портрет старого бурята.

– Кто это?

– Цыденжап, мой отец. А дед мой был камом.

– Это что такое – кам?

– Шаман – знаешь?

– Ну да!

Она сказала загадочно:

– Шаман шаманит. А кам камлает. И я умею камлать.

– Камлать? О. боже!

– Но это потом, потом. А сейчас прошу к столу!

Она сделала театральный жест, от чего груди ее волнующе отклонились.

Игорь вскочил на ноги и прошел на кухню. Стол был накрыт. Кроме известных в Сибири строганины и расколотки в кастрюльке томилось что-то мясное.

Белла сделала широкий жест:

– Строганина натуральная, изюбрятина, расколотка – из сороги. В мисочке – соль с перцем. Макай, ешь, пока не растаяло. Да ты знаешь, что я тебе объясняю, как москвичу какому-нибудь. Давно в Сибири живешь?