Александр Попов - На высоте поцелуя. Новеллы, миниатюры, фантазии

– Скажите, госпожа Имельда, что чувствуют ваши руки?

– О правой говорить не могу – левую целовал мой Фердинанд.

– Что же будет с вашей правой, когда жизнь вас покинет?

– Она останется с ней.

Готовился долго. Залез в музей ночью. Нашел на ощупь. По мерке вырезал овал. Сунул в карман, с тем и вышел. Деть куда это, не знаю. За несколько дней от тяжести ноши ростом стал ниже. Если бы хоть кто-то намекнул, что настанет такое время: маяться со своим поцелуем в кармане, – может быть, я бы осмелился что-то предпринять. Но поздно. Родины больше нет. Поцелуй из знамени полка вырезан. От подлой фразы, что «один в поле не воин», отрекся давно. Стыд подсказал. Если кого-то интересует, какой цвет у поцелуя Иуды, подходите, расскажу.

Я по утрам хожу на крышу – слушать, откуда ветер дует. Там и думаю заодно. А тут на другом краю обнаружил девушку с открытым ртом. Подошел поговорить о праве на ветер:

– Ты чего тут делаешь?

– Солнце собираю губами.

– Зачем тебе его столько?

– Поцелуи без света слепы.

– Свет им зачем?

– А как любовь разглядеть?

У меня с любовью туго. Вернулся на свой край. Постоял в ожидании ветра, рот сам открылся. Вы когда-нибудь стояли на краю крыши с открытым ртом? Все бы ничего, да солнце за тучу зашло.

Средний возраст трудный. Что ни день, то конфуз.

– Ты куда, старая, так торопишься?

– Целоваться, милок, спешу.

– Чем целоваться? У тебя губы высохли давно.

– Глуп ты, раз думаешь, что только губами целуются.

– А чем еще?

– Веки – губы глаз. Ими, почитай, весь мир зацелован…

Ну и как, скажите, после этого не задуматься? Сели со старухой вместе на лавочку и стали мир зацеловывать.

Всё хорошее от первой, плохое от остальных…

Однажды в класс пришла новенькая. С тех пор живу ее руками. Удивительным продолжением прекрасного, по-восточному тонкого, изящного лица. Когда она входила в класс, начиналось свечение вокруг ее рук, которое переходило в аромат ранней сирени. Я воровал ее варежки, тетрадки, ручки. Вдыхал, ждал чуда. Мечтал в вальсе коснуться ее пальцев, учился танцевать, но всё – с другими. Казалось, дотронусь – и ее руки перестанут пахнуть сиренью.

В армию призвали весной. Утренние кроссы изматывали, но цвела сирень, и я летал, не ощущая дороги.

Прошли годы, и однажды, в самом начале марта, вдруг вновь уловил струение знакомого аромата. Она шла навстречу. Попросил разрешения поцеловать пальцы. Позволила.

Они пахли не сиренью, борщом. С тех пор борщ не ем. Это единственный минус первой любви.

– Скажите, доктор: если не хватает дыхания… надобность в словах отпала… весной пахнет…

– Всё понятно, пациент.

– Со мной что-то страшное произошло?

– Не знаю, страшное или нет, но произошло.

– А помочь чем-нибудь можно?

– Есть одно средство.

– Какое, доктор?

– Дыхание в дыхание.

– Это что-то новое?

– Это поцелуй.

– С кем?

– Со мной.

– А вы кто?

– Я твоя любимая, дурачок.

– О, Бог мой.

Срок дали большой. Он было приуныл. Смысл-то за стеной остался. Начальство тюрьмы нарадоваться не могло, – такого парня сломать удалось. А месяц-другой спустя узник взял да и запел, а на щеках его следы от поцелуев проступили.

Камеру тщательно обшмонали, но ничего не нашли. От песен охрана стала сходить с ума, контролеры запили, руководство от зависти зазеленело. А следы от поцелуев с каждым днем становились все ярче и ярче, им уже было тесно на теле узника. Обыски, допросы результата не приносили. Все углы тюрьмы сотрясало от песен. От жара поцелуев краска на стенах потрескалась. Снег во дворах травой зазеленел, на ощип не хватало рук.

Не выдержал начальник тюрьмы, чуть в петлю не залез, оттого что духом свободы по коридорам запахло.