Александр Попов - На высоте поцелуя. Новеллы, миниатюры, фантазии

Красота разной бывает: из глаз, из ног. Мне на губы повезло. Они и манили, и жгли, и дразнили, и ждали…

Имелось ли еще что-то на ее лице, не помню. Губы – явление неземное. Они как птицы. Между небом и землей. На банкетах, на вечеринках бегали губами, полуулыбками летали. Приблизиться на расстояние поцелуя случая не выпадало. Потом она куда-то пропала. Спасался в снах, там мы в поездах, в самолетах, в лесах, в полях целовались до тьмы первозданной, без единой звездочки на небе – они от зависти гасли.

Когда вновь встретились, расстояние не препятствовало, а поцелуя не получалось. Губы ее опустили меня на землю:

– Пойми, не могу, я ими сказки внукам рассказываю.

С тех пор живу на Земле, читаю сказки и вижу, как ее губы летают от буковки к буковке.

Внутри себя славился тем, что мог представить хоть кого в позе поцелуя. А с ней случился облом: как ни пытался, ничего не выходило. Синий чулок, Будённый в юбке, как только ее ни величали коллеги по работе. Это обстоятельство вынудило усомниться в своих способностях, но любопытство не давало покоя. Желание увидеть, как она с кем-то целуется – жгло. Однажды задержался на службе, вышел в коридор покурить и обомлел. Она целовала поочередно бюсты классиков марксизма.

С этого началась перестройка в стране.

Наш отряд соревновался с первым. Они были года на два постарше и повыше. Она – пионервожатая, жадная до побед и рекордов. А я в то лето Куприна открыл, зачитывался «Олесей», «Гранатовым браслетом». В общем, всем пионервожатая, кроме меня. Я ее веснушки считал, каждую пылинку сдуть норовил, поправлял пряди волос, складки на платье. Копил внутри решимость на поцелуй.

Я не знал, что у них в «педе» психологию учат, принимал все за чистую монету. Она меня мигом раскусила, задачу поставила непосильную – на сколько сантиметров перепрыгну ребят из первого отряда, столько поцелуев в награду и получу.

Тренировался неистово. И вот настал день соревнований. На тренировках выше метра двадцати не брал. Судья в рупор объявил: «Вот последний прыжок второго отряда». А я и метр двадцать пять, и метр тридцать преодолел. Планку подняли на метр тридцать пять, соперник был на голову выше, но все его попытки окончились неудачей. У меня одна оставалась в запасе. Публика ждала прыжка, а я прошел мимо планки. Я искал свою Олесю. Мне хотелось напомнить перед прыжком о пяти поцелуях. Все орали: «Иди прыгай, книгу в подарок дадут». А зачем мне книга?

Нашел Олесю перед отбоем, от нее пахло вином и сигаретами:

– Рано тебе еще целоваться, пацан.

– Я не пацан, а высоту возьму, пусть поцелуи на твоей совести будут.

– Иди спать, дурачок, не до тебя.

Высоту покорил ночью, без свидетелей. Оказывается, на свете нет ничего выше несостоявшихся поцелуев.

Любил Алексей Максимович женщин, ни одну мимо не пропускал, зацеловывал до потери пульса. Немолодой уж был, а сдержаться не мог, манило красоту губами потрогать и всё тут. Ну, а девкам каково? Вот и орали, кто с перепуга, кто от удовольствия: «Горький!» Публике казалось, кричат: «Горько!» Ну, а дальше сами знаете. Стали это слово на свадьбах скандировать. Оно по нынешним временам не просто слово, а пароль. Произнес народ, подхватил – и пошло-поехало на раз-два-три, а то и дальше.

– Знаете, Иосиф, всё у вас настоящее, кроме сердца.

– Доктор, не говорите загадками.

– Вчерашнее оно, поизносилось.

– Вы настоящий доктор, можно я вас поцелую за это?

– За что?

– За сердце вчерашнее мое.

Бродский отказался от пересадки, он ушел со своим сердцем. Поэты сердец не меняют.

У Экзюпери был друг, который всю свою жизнь посвятил поиску самого вкусного поцелуя на свете. В 1944 году, перед вылетом Экзюпери на боевое задание, друг открыл ему великую тайну.