Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф

Полковник молчал.

Люди руками молотили воздух.

«Не молчи, полковник!»

Небо над Кфар-Даром повисло синее, нежное, а в небе солнце – неприязненно-жгучее.

Не в силах унять досадную тоску от ощущения собственного бессилия и сковавшего тело оцепенения, полковник поморщился; единственное, на что он был в эти минуты способен, это стоять безмолвно, бессмысленно шевелить губами и невидимым, отрешённым взглядом смотреть на вопрошающе-испуганные лица односельчан.

«Выходит, тогда мы напрасно?..»

«Не молчи, полковник!» – глаза людей, десятки лет признававших в нём своего вожака, были наполнены нескрываемым раздражением.

«Неужели ты перестал видеть?»

«Нет!» – хотел ответить полковник.

Не ответил. «Как объяснить этим людям?..» В памяти всплыли слова французского лётчика: «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не видишь».

Выступив из толпы, обычно сдержанная портниха Малка, громко выкрикнула: «Зато Бог на нашей стороне!» – и тогда люди, не сговариваясь, разом ступили на тропинку, ведущую к дому поселкового раввина Иосефа.

Полковник с горечью смотрел то на небо, то на удаляющиеся спины поселян. Мутная пелена заволокла глаза. Хотелось выкрикнуть: «Этого быть не может!.. Это – недоразумение!» Не выкрикнул. А когда пелена с глаз опала и вернулась острота зрения, на лужайке он увидел лишь одних кошек, которые в недоумении смотрели на мир влажными остановившимися глазками.

«Ты-то чего?» – спросил полковник, наклонившись к котёнку, который судорожно встряхивал алым ушком и роптал про что-то жалобное, тоскливое.

Котёнок, должно быть, смутившись, отвёл взгляд в сторону.

«Нет, – решил полковник, – кошки не жалуются. Кошки – не люди…»

Беер-Шева, 16-ое августа, 10.00.

Человек в чёрном одеянии сказал: «Подсудимый, вам предоставляется право последнего слова».

В груди Виктора шевельнулся холодок. «Последнее слово…» – поднявшись со скамьи подсудимого, Виктор спокойно, подчёркивая чувство собственного достоинства, взглянул на серебряный герб Израиля и потребовал, чтобы подали кипу. Судья, сморщив бледные щёчки, кивнул приставу, и тот послушно подошёл к стеклянному шкафчику, достал из него белоснежную, обшитую золотыми нитками кипу. Бережно возложив кипу на голову, Виктор поклонился и судье, и приставу, а потом, выпростав кверху обе руки, негромко, но, чётко выговаривая каждое слово, произнёс: «Пробудись и поднимись для суда моего, Бог мой и Господь мой, чтобы заступиться за меня!»

Тишину нарушил одинокий вздох, и вслед за ним по залу пробежал торопливый, сдавленный шёпот: «Теиллим… Теиллим… Он читает Теиллим…»

…Разумеется, никто из присутствующих в зале суда не мог предположить, что эту же молитву Виктор произносил и две недели назад, когда его поместили в камеру следственного изолятора. В ту ночь в камере их было двое: он, студент Беер-Шевского университета, и Цвика, сантехник из Кирьят-Гата, которому в драке с двумя подростками не удалось разумно рассчитать силы, в результате чего, один из парнишек недосчитался зуба, а другой – трёх пальцев.

Вентилятор в камере не работал, и, громко сокрушаясь по этому поводу, Виктор горестно качал головой, в то время, как сантехника настойчиво донимала мысль о том, что в тюремных помещениях непременно должны водиться крысы.

Сантехник безостановочно бродил по камере, заглядывая во все углы и выясняя у Виктора, не заметил ли тот в их камере присутствие крыс. Виктор сказал, что он не здешний и что данное заведение посещает впервые. В конце концов, утомившись, Цвика прилёг на пол посередине камеры и, издав жуткий стон, подвёл итог проведённой им инспекции:

– Суки!

– Ага! – вяло отозвался Виктор.

– Вот дела-то!

– Ну, да! – Виктор обескуражено взглянул на заросший, безудержно вздрагивающий подбородок сантехника. – Не надо было ломать парню пальцы.

– Так уж получилось. Парни злые оказались. Предельно злые… Я не хотел, чтобы так получилось…

– Ну, да, – заметил Виктор, – так уж получается, если иметь дело со злом.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – повторил Цвика. – Эти парни некрасиво отозвались о моих родственниках-поселенцах, а один из них сказал, что поселения Гуш-Катиф никому и на хрен не нужны. Я завёлся… Думаю, это из-за того, что у нас теперь мерзкие времена. Злых развелось…

– Времена бывали мерзкими и раньше. И злые люди бывали… – сказал Виктор.

– А справедливость? – устало спросил Цвика.