Гвейн Гамильтон - Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих

Вообщем, поменял имя. Был Набояне и стал Корнеем.

– Никто в Союзе, – говорит, – чисто-конкретно не захочет стать здоровым у врача Набояне. И я люблю всех, хочу всех сделать здоровыми. Не хочу отталкивать от себя без хороших причин. Не любят Набояне – не буду Набояне. Буду Корнеем.

Он закончил учебу, но даже с новым именем его не приняли на работу.

– Не хочу, – сказал Корней, – говорить худое ни об ком. Все люди добрые. Бывает, ранят друг друга, как разбойники, но это случайно, они ошибаются.

Короче, поехал в Москву и был жестоко избит на зеленой ветке, которая и славится у темнокожего населения Москвы тем, что очень опасная. Лежал очень долго с разбитыми костями и решил не переставать любить Россию издалека – из Канады.

Мы с ним на смеси английско-русского говорили, но он с сыном, Всеволодом, говорит только по-русски. Хочет, чтобы сынок знал этот язык и чтобы читал про доброго доктора Айболита. И замечательно говорит, очень интересно. Прямо немножко завистно, как сильно говорит, не стесняясь. И Всеволод, учась у папы, тоже говорит замечательно. И когда Ваня с ним играет, тоже заимствует интересные речевые обороты. Идем по улице потом, и Ваня показывает пальцем на разные вещи. Проезжает машина скорой помощи – «вспомогательная машина», потому что помогает. Доходим до фонаря – «осветительная штука». Магазин уже не магазин, а «здание для покупки штук».

Здорово. Мне очень нравиться. Смотрю на Корнея и в чем-то, лингвистически говоря, вижу себя. А что делать? Пожимаю плечами. Посмотрим. Может, Ваня все-таки будет говорить по-русски нормально, несмотря на меня и мое худое речевое влияние?

Пошли к Корнею на чай, подарили Маршака. Они еще не читали, а Ване очень нравится. Я думаю, им тоже понравится.

Там немножко по-русски говорили, почитали вслух. По дороге домой я решил, наконец: с Ваней буду теперь только по-английски. Ну, посмотрим.

Открываешь студентам новые слова или новую грамматику, показываешь на примере, как с новыми вещичками обращаться, и, наконец, предоставляешь студентам возможность самим употреблять их, работая с партнером. Такова методика.

В группах здесь, где кореец сидит рядом с иранцем, или японец там подходит к арабу – все очень здорово и эффективно. Потому что нет возможности понять друг друга с полуслова, слишком уж студенты разные, и когда кто-то осмеливается нести какую-нибудь чепуху – приходится обсуждать до тех пор, пока не осенит, а то просто не поймут друг друга.

А в группах в России и в некоторых других странах (не во всех) встречаются несколько препятствий для эффективности этой методики.

Первое препятствие: не все хотят воспользоваться предоставленной возможностью разговаривать с партнерами. Ну, некоторые товарищи такие (настроения что ли нету) предпочитают хандрить. В принципе, я их понимаю лучше всех. На уроках русского языка в университете тоже хандрил на последнем ряду. «Зачем мне, – думал, – говорить с этими подобными мне типами по-русски, они же не русские?» И махал, как потом махали и мои студенты на меня, пальчиком на учителя, типа, ноу, ноу, санк ю, не хочу, не интересно.

Второе препятствие: те, кто не против языком трепаться, слишком хорошо понимают друг друга. С полуслова ошибаются вместе. И что самое, на мой взгляд, интересненькое, говорят пес знает что. И кивают головами и понимают друг друга полностью. Стоишь как дурак и изумляешься: «Это на моем языке они разговаривают?! Но я ни фига не понимаю».

Ну, с удовольствием тогда, для сравнения и все такое, встретил группу американских студентов русского языка. Удовольствие – это не то слово. Изумление. Интерес. Утомление.

Учились они в РГГУ, жили в общаге. Подписали контракт перед отъездом, который их обязывал в течение учебного года говорить только по-русски. И в лучшем протестантском духе – никто не отступал ни на секунду, ни ради какой-либо логики. Даже с людьми, которые не были с их курса. Энергичные они были, и, честно говоря, я даже немного завидовал. В некотором смысле они были молодцы. Усердно занимались, много читали, хотели все испробовать, и называли всех «товарищами».

Говорили они иногда очень правильно, но часто сомневались по поводу того, что говорят и на каком языке, хотя, по всей видимости, прекрасно понимали друг друга.

– Как ты чувствуешь сегодня, товарищ?!

– Вполне прилично, товарищ. Как ты чувствуешь сам?

– Тоже прилично, спасибо. Что нового?

– Ничего многого. Я долго говорил русский вчера.