Михаил Окунь: Кролики Раскольникова

Мы налили ему полстаканчика. Кадык художника радостно задергался. Беседа постепенно завязывалась.

Было, однако, видно, что Володе художник нравится всё менее. Он соловеющим взглядом, с трудом фокусируясь, вглядывался в Петино лицо. Тот, ничего не замечая, говорил всё более возбужденно – что-то по поводу того, как гнобят у нас молодых-талантливых.

– А вы чем занимаетесь? – внезапно вспомнив об угощающих, спросил Петр.

– Ну, мы тоже люди творческие… – затянул я песню, но Володя отрывисто перебил: – Еще какие! Ленинградская государственная филармония, художественный свист.

В ход пошла четвертая и последняя посудина. Пилась она уже не столь бойко. А когда подошла к концу, Володю вдруг будто озарило. «Я всё понял! – буркнул он. – Инвалиды русские здесь ни при чем». И, вплотную шагнув к Петру, он внезапно уцепил нашего собутыльника за пальто, чуть качнувшись при этом, и в лоб спросил:

– Ты на кой кроликов разводил?

Петр дернулся и уставился на него. А Володя с напором продолжил:

– Зачем тебе кролики, Родя?! Для тебя же люди были кроликами!..

Кадык нового знакомца задергался судорожнее, а Вова, блеснув глазом, торжествующе выложил главный, убийственный аргумент:

– Ты зачем бабку замочил?!! Старуху-процентщицу?

– И сестру ее Лизавету… – машинально, эхом отозвался я, но спохватился: – Володя, при чем тут Петя?..

– А притом! Притом!!

В этот момент «Раскольников», вырвав полу пальто из рук Петрова и оттолкнув его, помчался в темную анфиладу комнат. «Уж не за тем ли самым топором?..» – всполошился я.

Володя бросился за ним, я побежал за Володей. Вот они, мелькнув в слабом свете, пропали за поворотом коридора. Только топот, чертыханье, – кто-то споткнулся, и всё затихло.

К дальнейшему преследованию я был явно не готов. Потеряв бражников, поплутал по историческому дому, с трудом из него выбрался, перешел по мосту через канал и углубился в сеть черных переулков и улиц. «Пати» подошло к концу, надо было добираться домой. Город ночной был словно лабиринт, за каждым поворотом которого прятался новый Минотавр, который вполне мог оказаться и ментом – ретивым тружеником медвытрезвителя.

Я вышел на площадь с продолговатым сквером, на доме прочитал: «Площадь Тургенева». Вошел в сквер, плюхнулся на лавку.

«Не любил его Федор Михайлович, просто терпеть не мог. А за что, собственно? – сцены охоты, описания природы, Рудин… В „Бесах“ вывел – румяное личико, седенькие локончики, розовенькие маленькие ушки… Или как там… Да и Тургенев его тоже – не любил. А может, за дело?..»

Из улицы показался полночный трамвай и начал, повизгивая и содрогаясь, огибать угол сквера. Номера я не видел, но на лбу первого вагона посвечивали красный и синий фонарики. В те годы старая питерская традиция – у каждого номера свои цвета – еще блюлась. Значит, четырнадцатый. Или тридцать четвертый?.. Впрочем, какая разница… Я с усилием поднялся и поспешил к остановке.

Трамвай медленно тянулся по Садовой. Бородатый водитель время от времени высовывался из кабины и оглядывал подведомственное ему помещение, на их языке именуемое «салоном». Количество пассажиров быстро таяло, трамвай, вероятно, был уже последний. А что, если за штурвалом сидит прямой потомок Достоевского? – говорят, его правнук трамвайщиком работает, как раз тридцать четвертый номер водит. Хорошо устроился, по прадедушкиным местам раскатывает. Эти мысли плавно убаюкали меня…

На следующее утро я вошел в аудиторию минут за пять до начала лекции по статистической радиотехнике.

Несмотря на то, что народу было довольно много, – лекция предназначалась для всего потока из нескольких групп, – вокруг сидящего в последних рядах Петрова образовалась некая лакуна из свободных мест. Я подсел к нему и понял, по какой причине он сидит один: запах от Володи исходил весьма специфический и смутно знакомый. Я имею в виду, разумеется, вовсе не винный перегар – кого из студентов Ульянова-Ленина он мог бы спугнуть?

– Как добрался? – мрачно буркнул Петров.

– Заснул в трамвае. Меня писательский правнучек лично растолкал. А ты?

Володя кривовато усмехнулся:

– А я поискал этого, поискал, и пошел в его комнату спать. Думал, он ночевать придет, договорить хотел. Всю ночь на клетках…

Я внимательно взглянул Вове в глаза, открыл, было, рот, но в этот момент в аудиторию ворвался Володя Мартынов и подскочил к нам. Судя по его воспаленному виду, провел он вчерашний вечер не менее бурно, чем мы, хотя, скорее всего, не столь познавательно.