Михаил Окунь: Кролики Раскольникова

Впрочем, и в названии нашего вуза таилась некая загадка: почему не просто «имени Ленина», как водится (Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина. Станция «Площадь Ленина» – звучнейшее пиццикато!), а Ульянова-Ленина? К чему здесь девичья фамилия припутана?

По сути дела, вуз должен был бы носить имя своего первого выборного директора Попова, немного опередившего итальянца Маркони (апропо: не Мартини) с первой посылкой радиосигнала, но припоздавшего с оформлением изобретения, в связи с чем весь мир знает Маркони, но мало знаком с Поповым (аналогии с мартини и советским вермутом тут просматриваются легко). Но случилось так, что как-то раз молодой Ильич, приехавший отоспаться в будущую «колыбель трех революций», прочитал тогдашним студентам левую лекцию по загнивающему (как оно ему отчетливо виделось) социально-экономическому положению Российской империи. А когда в аудиторию нагрянул предпочитавший точные науки штатный преподаватель, смекалистый лектор-любитель спрятался в маленькой каморке за подъемной доской.

Комнатка эта существует, надеюсь, и по сию пору, во всяком случае, в наше время она была. А историю с игрой в прятки непременно рассказывали будущим абитуриентам на «днях открытых дверей». Она-то и понравилась Петрову так, что он решил: только в Ульянова-Ленина!

А почему мы вообще рядами и колоннами перлись в технические вузы? Так уж точные науки любили, непременно кандидатами-докторами или, как минимум, ведущими инженерами хотели стать? Вот отец – тот да, любил это дело, несколько книг по радиопередатчикам выпустил. Гуманитарные науки чепухой считал. Я в школе биологией увлекался, даже в городской олимпиаде участвовал, а он только посмеивался. Возможно, его язвительная фраза – как реакция на робко заявленное желание поступить на биофак университета – и решила дело: «Что, будешь измерять, как у обезьян хвосты растут?»

Поступив в институт, Володя встал перед необходимостью снимать жилье. По какой причине он не получил места в общежитии – не помню. Ведь третий наш товарищ, тоже Вова по фамилии Мартынов, родом из Вязьмы, чудом с нами в тот памятный вечер не оказавшийся, в общагу благополучно устроился. Как бы там ни было, Петров снял комнату, как уже было сказано выше, в коммуналке в районе площади Мира, а именно на Гражданской улице.

Вскоре после въезда Вова, идя как-то раз домой после лекций, обнаружил в подворотне разношерстную группу людей, внимательно слушающих экскурсовода. Оказывается, дом этот входил одним из пунктов в состав экскурсии «Петербург Достоевского». Как-то так получилось, что литературоведы, краеведы и прочие заинтересованные лица по ведомству Достоевского решили, что именно в этом доме, в одной из каморок типа нынешней Володиной, которая, по словам Федора Михайловича, «походила более на шкаф, чем на квартиру», должен был жить Родион Романович Раскольников. А Гражданская улица и есть тот самый переулок, куда он спустился в жаркий день начала июля из каморки под крышей пятиэтажного дома на первой странице романа.

Почему – не знаю, но, видимо, причины для этого были. Какие-то, должно быть, признаки, приметы, вычитанные из бессмертного текста. Во всяком случае, экскурсии в подворотне появлялись регулярно (Володя уже бурчал: «Достали»). Именно здесь, под аркой, и располагалась дверца, за которой начиналась лесенка, ведущая под крышу в условное жилище мятежного Родиона Романовича. В самом помещении никакой, даже минимальной экспозиции не предполагалось. Просто экскурсантов подводили к постоянно закрытой двери и предлагали на слово поверить, что примерно такой ежедневный путь и проделывал Раскольников.

Дом был большой, желтого цвета – типичный доходный петербургский дом. Вход к Петрову был со двора. В том Володином жилье мне доводилось бывать. С лестницы из тех, которые c незапамятных времен именовались «черными», вход был прямо на коммунальную кухню. На площадку из кухни глядело оконце площадью примерно в квадратный дециметр, но тем не менее плотно схваченное крестом, сваренным из арматуры. Видимо, многолетний опыт жизни в стране подсказывал всем поколениям коммунальных жильцов, что и такое минимальное отверстие злоумышленник вполне может использовать для посягательства на годами наживаемое добро. Наблюдательное это окошко было даже не подслеповатым, а просто слепым, так как стекло его не протиралось, видимо, десятилетиями. Но наиважнейшую функцию хоть как-то осветить лестничную площадку оно, несмотря ни на что, выполняло, ибо штатной пятнадцатисвечовке, ввинченной в очередной раз чьей-то щедрой рукой, более пары дней на своем месте продержаться не удавалось.