Елена Харькова - Девочка моя ненаглядная

– За что? – удивился муж.

– За это, – ответила женщина и столкнула инвалидную коляску с крутой лестницы.

Коляска с неимоверным грохотом стала кувыркаться по ступенькам. Иннокентий вывалился из неё и, пролетев кубарем, распластался в самом низу в жуткой неестественной позе.

И Зинаида закричала. Это был даже не крик, а звериный вой, вопль безысходности и ужаса от содеянного.

Иннокентий и на этот раз выжил. Правда, у него в двух местах был сломан позвоночник. Он теперь был полностью парализован. Не мог даже самостоятельно есть и разговаривать.

Его хотели оставить в больнице. Но Зинаида организовала в доме самую лучшую, самую просторную и светлую комнату для мужа. Там теперь стояла специализированная для таких больных кровать, на которой лежал Иннокентий, спеленатый, словно мумия, бинтами, с торчащими многочисленными трубками, одни из которых вливали лекарство ему в кровь, другие помогали вентилировать лёгкие, третьи предназначались для кормления через пищевод, а четвёртые выводили мочу в специальный герметичный бак, что даже запаха не чувствовалось. Рядом с кроватью находились какие-то сложные устройства, мигающие лампочками и показывающие на экранах непонятные графики.

Всё это оборудование стоило огромных денег. Но Зинаиде ничего не было жалко для мужа. Она целыми днями сидела рядом с кроватью и заботливо ухаживала за любимым. К счастью, мозг Иннокентия работал исправно. И глаза, это единственное, что осталось подвижным на его лице, блуждали по комнате, показывая, что больной всё время о чём-то думает. Правда, он никогда не смотрел на жену. Даже когда Зинаида делала мужу какие-то процедуры и приближала к нему своё лицо, Иннокентий закрывал глаза. Зинаида тяжело вздыхала, понимая его обиду. Ей и самой было тяжело.

Но однажды Зинаида всё-таки поймала на себе его пристальный взгляд.

– Ты хочешь знать, почему я это сделала? – устало спросила она. – Хорошо, я отвечу. Понимаешь, Кешенька, я любила тебя всю жизнь. Очень сильно любила! И сейчас любить не перестала. Но так уж случалось у меня в жизни, что иногда мне приходилось выбирать между очень близкими для меня людьми и кого-то из них предавать. Вот такая у меня судьба! Сначала я предала Варьку, свою самую лучшую и любимую подругу, потом предала родителей, братиков и сестру. Ты не представляешь, Кеша, как мне было горько от этого! Сколько я, закрывшись в ванной, тайком пролила слёз, скучая по своим родным! Мне так хотелось их хотя бы увидеть! Но я тебе обещала от них отречься и слово своё сдержала. Я очень сильно люблю тебя, Кешенька… И я до конца своих дней готова была быть тебе преданной женой… Но, прости, сыновей своих я тоже очень сильно люблю, даже немного сильнее, чем тебя. И я не могу допустить, чтобы мой сыночек, моя кровинушка, мой дорогой Владик был на иждивении и зависел от подачек какого-то чужого ублюдка! Не бывать этому!

Зинаида зло сверкнула глазами. Её лицо в этот момент было безумно страшным.

– Мне опять пришлось выбирать, – она вдруг истерически захохотала. – Но в этот раз выбор пал не в твою пользу, милый! Зато всё теперь хорошо. Ты тут лежишь такой смирненький, такой хорошенький! Молчаливый! Я тебя таким даже больше люблю! Кешенька мой! Золотце моё! Любименький! Ты теперь полностью от меня зависишь! Захочу, нажму вот эту кнопочку… и твоя жизнь закончится! Это ведь так просто – раз… и всё!

Зинаида приблизила к нему своё перекошенное лицо, отчего глаза у Иннокентия округлились от ужаса. Но женщина так же внезапно пришла в себя. Она мотнула головой, как бы стряхивая с себя приступ безумства.

– Нет-нет, не бойся. Я этого не сделаю никогда. Я же тебя люблю! Вон как я для тебя стараюсь! Тебе нравится, как я за тобой ухаживаю? Хочешь, я тебя на бочок переложу? Хочешь? Ладно, лежи пока так. Пойду я, пожалуй, пройдусь… Что-то голова у меня разболелась… Заодно и цветов тебе, Кешенька, свежих принесу. Ты же любишь свежие цветы. А ты полежи пока один, полежи…

Она поспешно вышла из комнаты. А Иннокентий с отчаянием долго смотрел в потолок мокрыми от горьких слёз глазами…

Бурому дали семь лет за убийство Дашиного дяди. Прокурор требовал больший срок. Но учли, что Михаил признал свою вину, помогал следствию и, что самое главное, искренне раскаивался в содеянном, поэтому ему дали по минимуму.

Когда огласили приговор, на лице Бурого не дрогнул ни один мускул. Казалось, Михаилу было абсолютно безразлично, что с ним теперь будет: хоть двадцать лет тюрьмы, хоть даже расстрел. Бурый словно окаменел.