Эндрю Миллер: Чистота

О шахтерах достаточно было сообщить, что благодаря их бдительности и мужеству значительное количество имущества удалось спасти от огня, а после пожара они усердно работали на расчистке территории. Пять недель они ломали то, что все еще упрямо возвышалось среди пепла, отделяли кости – там, где это было возможно, – от перемешанной горелой массы других предметов, их напоминавших… Еще девятнадцать раз вереницы телег отправлялись на каменоломню, прежде чем он, начальник, не объявил, что все оставшееся можно использовать в качестве строительного щебня под новой булыжной мостовой, класть которую будет месье Саньяк: каменщик получил официальный заказ на перестройку всей территории и превращению ее в рынок Невинных…

Ибо именно такое решение было принято и подтверждено специальным указом. Новый рынок на старой, некогда пожиравшей людей кладбищенской земле! Сутолока мелкой торговли, крики шумных теток там, где когда-то звучали лишь колокол настоятеля да удары лопаты пономаря. У Жанны будет свой прилавок. Она сказала, что хотела бы торговать. Цветами – засушенными цветами и травами. Хотя сначала ей предстоит выносить то, что спрятано в большой ровной выпуклости, приподнимающей над землей ее юбки. Гильотен не забыл о своем обещании быть акушером. Он часто навещает ее и рассказывает остроумные и полные нежности истории о том, как течет жизнь в квартире на Рю-Обри-Буше: об умиротворенной девушке, старом могильщике и горняке. Последний раз он поведал им – Жан-Батисту, Элоизе, Арману, Лизе Саже – о колыбельке, которую смастерил Ян Блок. Кроватка с качалкой в форме двух полумесяцев, по словам доктора, сделана изумительно: в изножье вырезана роза, а в изголовье маленькая птичка, похожая на воробья.

Что до остальных собратьев Блока, то недели две назад они ушли, хотя не совсем ясно, куда. Последний разговор Жан-Батиста с лиловоглазым шахтером состоялся в саду за церковью Гроба Господня, где рабочие разбили новый лагерь после пожара. Легкий туман стелился в сумерках над последними летними цветами – георгинами и геранью. Жан-Батист принес горнякам жалованье. Деньги были приняты – шахтер быстро взвесил кошель на ладони, – после чего, несколько смягчив обычный официальный тон, сообщил инженеру, что завтра утром они уходят.

– В Валансьен?

– Нет, не туда.

– Но вы уходите все вместе?

– Да.

– Тогда желаю вам… я вам благодарен. Всем вам.

Кивок.

– Ты Хоорнведер?

– Ламсен.

– Значит, Ламсен.

– Моэмус.

– Моэмус?

Сэк, Тант, Осте, Слаббарт…

На следующее утро сад был уже пуст. Лишь примятая трава говорила о том, что здесь недавно стоял чей-то лагерь. Странное, тревожное чувство, что он с ними никогда больше не увидится – ни здесь, ни где-нибудь еще. Элоиза винит его в том, что он скучает без своих шахтеров, и хотя он смеется – как можно скучать по таким людям! – доля истины в ее словах есть. Он зависел от них, очень зависел. Без присущего им особого сочетания самообладания и бунтарства, кто знает, быть может, церковь кладбища Невинных до сих пор отбрасывала бы свою тень на Рю-Сен-Дени?

А от кого он не зависел? На кого не взвалил часть своей ноши? Даже отчет он не смог бы написать без Элоизы, которая сидела рядом за столом в его бывшей комнате и помогала составлять страницу за страницей. Когда он не мог отыскать в памяти нужное слово, она подсказывала ему, а при необходимости писала на бумаге, чтобы он мог скопировать (грамоте Элоизу научил похотливый церковник, а Жан-Батисту ее вбили розгами братья-ораторианцы). На отчет ушло три дня – сентябрьская жара накатывала в открытое окно, над городом грохотал гром без единой капли дождя. Потом, когда дело было сделано, они принялись собирать вещи. Жан-Батисту хватило часа, чтобы сложить свой сундук. Элоизе с ее книгами и шляпами, булавками, тапочками и лентами потребовалось на час больше, хотя она управилась бы быстрее, если бы на кровати не сидела Мари, вся в слезах, и не надо было утешать ее каждые четверть часа, напоминая, что скоро домой должна вернуться Зигетта.

Инженер не собирается встречаться с Зигеттой Моннар, во всяком случае, намеренно. Конечно, маловероятно, что та захочет его увидеть – что бы они могли сказать друг другу? – но ее ждут только к концу месяца, а в это время они с Элоизой уже будут в Белеме, а потом – в их новой квартире на Рю-дез-Экуфф.

Но что будет после? Кладбище что-то отняло у него – жизненные силы, которые понадобится восстановить, чтобы продолжить существовать дальше. Некоторое время ему надо будет стать чем-то вроде покойника, а еще лучше – вроде тех семян, что так долго, спящие и нетронутые, лежали в земле кладбища. Затем, когда Жан-Батист почувствует, что готов – и когда закончатся припрятанные ливры и золотые луидоры министра, – он мог бы навестить своего старого учителя Перроне и попросить его о каком-нибудь заказе, небольшом, но достойном, который не поставил бы его в зависимость от тех, кого он не уважает и кто не уважает его…