Кристоф Оно-ди-Био - Бездна

Карима колеблется. Поглядывает на свой телефон. Ее напряженные нервы сейчас, наверное, вибрируют, как струны арфы; ее бросает в жар, и поры на коже расширяются так, что я впервые ощущаю ее запах, пряный запах тела. Она прекрасно знает, как нужно себя вести, столкнувшись с подозрительным пассажиром, но не решается запустить эту процедуру. Ох, лучше бы она бросила меня на съедение полицейским собакам или выбила глаза ударами каблука в потайной камере подвалов Руасси! [9] Пусть делает что угодно, лишь бы не пропустить меня в этот самолет!

И тогда можно было бы сказать своему сыну: «Я хотел улететь, но не вышло – они мне помешали».

Я сел на одну из металлических, обтянутых искусственной кожей скамеек, какие можно увидеть во всех аэропортах мира. Напротив меня устроился какой-то бородатый тип в колоритном наряде кремового цвета, никогда не выходящем из моды: круглая шапочка, безрукавка на голое тело и шаровары, не доходящие до щиколоток, – такие еще в VII веке носил Пророк [10]. Нужно во всем подражать Пророку! Правда, тот не летал на самолетах, но это уже мелочи.

Я думаю о Бейруте, и воспоминание, проскользнувшее змеей вдоль моего позвоночника, обдает меня неприятным холодком.

– Извините, ради бога…

Это Карима. Она мне улыбается, и ее улыбка благодетельным светом озаряет сумерки моего горя. Улыбка сильнее смеха – она врачует душу.

– Извинить вас… за что?

– Вы так нервничали. Вот я и подумала… – Она колеблется, потом продолжает: – Конечно, мы действуем по инструкции, но, по-моему, с вами я слегка пережала .

Я возражаю:

– Нет-нет, вовсе не пережали. Вы просто выполняли свои обязанности.

Вот теперь она расслабилась. Странное дело: до чего же легко профессиональный жаргон успокаивает людей, когда совесть подсказывает им, что они «пережали» . И вдруг – нате вам! – она садится рядом со мной – совсем уж неуместный поступок для сотрудника службы безопасности.

Садится и вздыхает.

– Что-нибудь случилось?

– Мне так хотелось бы задержать хоть одного! – вырывается у нее.

– Кого одного?

– Террориста. Они убили моего отца там, в Алжире. – И она прячет лицо в ладонях.

– Сочувствую вам, – говорю я. И пытаюсь продолжить разговор, внеся в него свой, личный мотив (все равно мы вряд ли еще когда-нибудь встретимся): – Из-за них мой сын тоже чуть не лишился отца.

Она опускает руки:

– Но… отец вашего сына – это же вы?!

– Да, я.

Карима ошарашенно смотрит на меня. И чтобы не доискиваться объяснений, не пережать еще раз или просто больше не думать о смерти, встает и не оборачиваясь уходит, оставив меня одного на псевдокожаной скамье. Бородач провожает ее похотливым взглядом. Я его тут же возненавидел.

Точно так же я ненавидел твою мать, когда она заставляла меня делать то, что я поклялся себе не делать.

Я встретился с твоей матерью в полночь – одной теплой июньской ночью. В бакалее четырнадцатого округа Парижа. Сам я жил на другом конце города. Наверное, речь шла о каком-то волшебном эликсире, никак не меньше, если бакалейщик согласился ради него перевернуть вверх дном весь свой магазин. Наверное, и эта девушка была немного волшебницей, если он пошел на это ради нее.

Незнакомка была одета в толстовку, распахнутую на груди, с надписью затейливой кельтской вязью «I LOVE ASTURIAS» [11]. Я тогда еще подумал, что это название рок-группы. Она выглядела лет на пятнадцать моложе меня. Бакалейщик стоял на стремянке. Девушка называла его по имени, и мне очень понравилась эта дружеская фамильярность. Взгляд бакалейщика выражал покорность судьбе, смешанную с симпатией к этой взбалмошной особе, которая вынуждала его, в столь почтенном возрасте, корячиться на стремянке и обшаривать полки, заставленные морожеными пиццами «Италия у вас дома», охлажденными камамберами с золотым леопардом на упаковке, брикетами супов-пюре «Солнечные овощи» и целлофановыми, запотевшими изнутри пакетами со скукоженным салатом-латуком.

– Уверяю тебя, Малик, они должны тут быть, я их недавно видела…

Она произнесла это с испанским акцентом.

– Да их больше не производят, клянусь тебе, Паз!

Паз… Это имя напомнило мне любимые конфетки моего детства – «PEZ» [12]. Я тут же в него влюбился.

– Нет-нет, смотри хорошенько, Али заказал для меня последнюю партию.

Она сказала «партидо» вместо «партия». И звучало это очаровательно.

Внезапно толстяк на лесенке издал торжествующий вопль, воздев кверху металлический баллончик. Она так и впилась в него черными блестящими глазами.