Джесси Бёртон: Миниатюрист

– Йохан, ты исхудал. Вот что значит надолго отлучаться из дома.

Он направляется в кабинет, пропустив ее слова мимо ушей.

– Резеки, Дхана, – зовет он собак, и те, как старые друзья, трусят за ним. Нелла переваривает странные клички. Резеки. Дхана. У нее дома собак называют Хантерами и Снежками – клички простенькие, зато в точку, полное соответствие содержания и внешнего вида.

– Брат, – произносит Марин ему вслед. – Она здесь.

Он останавливается и стоит так, не оборачиваясь. Нелла замечает, как оседают его плечи и никнет голова.

– Вот как.

– Было бы лучше, если б ты был здесь, когда она приехала.

– Не сомневаюсь, что ты справилась.

Между бледным лицом Марин и широкой спиной ее брата повисает пауза.

– Не забудь, – говорит она.

Во время очередной паузы он лохматит шевелюру.

– Да уж не забуду.

Кажется, Марин собирается еще что-то сказать, но вместо этого обнимает себя за плечи и потирает руки.

– Как же холодно, брат.

– Так ложись в постель.

Дверь в кабинет затворяется, а Марин все стоит с плащом в руках. Затем она накидывает его себе на плечи, делает несколько шагов и останавливается, чтобы зарыться лицом в складки грубой ткани. Нелла переступает с ноги на ногу, пол под ней скрипит. Перебросив плащ через руку, Марин вглядывается в темноту. Нелла задерживает дыхание, молясь о том, чтобы лестница снова не заскрипела. Слава богу, Марин направляется к платяному шкафу, и Нелла тихо ретируется в спальню… ждать.

Несколько минут спустя, после того как закрылась дверь в спальню Марин, Нелла бочком, по стеночке, выходит на лестницу. В прихожей она останавливается перед платяным шкафом, ожидая увидеть плащ там. Но нет, он, скомканный, валяется на полу. Нелла присаживается и подбирает его. От плаща пахнет сыростью, усталостью и оставшимися позади городами. Она вешает его на крючок и деликатно стучит в дверь, за которой исчез ее супруг.

– Побойся бога, – доносится голос. – Утром поговорим.

– Это я.

– Кто «я»?

– Я. Петронелла. Нелла.

Через минуту дверь открывается. Лицо Йохана в темноте неразличимо. В Ассенделфте, на свадьбе, он не казался ей таким огромным.

– Esposa mía [3], – его первые слова.

Она не поняла, и ей не перевели. Он отходит к свету, и открывается его лицо, загорелое, обветренное. При свечах радужка, серая, как у сестры, почти прозрачна. Он кажется смущенным. Запах мускуса, резкий, обескураживающий. Его слипшиеся жирные волосы не мешало бы вымыть.

– Я приехала.

– Да. Почему ты не спишь?

– Я пришла поздороваться.

Он целует ей руку. Его губы мягче, чем она ожидала, но сам поцелуй больше похож на клевок.

– Поговорим утром, Петронелла. Я рад, что ты добралась благополучно. Очень рад.

Звучит не слишком убедительно, но она относит это на счет усталости с дороги. До сих пор они виделись всего два раза, и это было живое общение, так что все впереди. Он отступает в полосу желтоватого света и закрывает дверь. Только сейчас Нелла осознает, как заледенели ее босые ступни. Она возвращается в свою комнату, бывшую комнату Марин, садится у окна и смотрит, как над каналом вдоль Херенграахт поднимается туман. Луна похожа на стершуюся монету.

Тихо выдохнув, она перемещается в уголок спальни. Уже не первый час она ведет борьбу за сохранение достоинства, это было последнее слово, которое прокричала вослед отплывающей барже ее мать. Пока не очень-то получается. «Опасайся девиц, – говорила ей мать, – особенно городских. От них одна грязь, и не только с улицы». Если Корнелия выдерет из хвоста Пибо хоть одно перышко, думает Нелла, она за это заплатит. Сама мысль вызывает у нее легкую тошноту.

Ее супруг – один из богатейших людей в Амстердаме, влиятельный человек, повелитель морей и морских богатств. «Такой хорошенькой грех пропадать ни за грош, – сказала мать, сообщив о том, что Брандты предлагают взять ее под свое покровительство. – Жизнь незамужней женщины слишком тяжела». – «Чем же это? – удивилась дочь. – По-моему, тяжелее живется замужним». Мать поглядела на нее как на сумасшедшую. Нелла, свидетельница того, как материнская обходительность сменилась паникой от известия о посмертных долгах супруга, не могла взять в толк, отчего мамаша так жаждет подобных кандалов для нее. Может, разница в том, что Брандт – богатый пастух, а Оортман был овцой.

Нелла обводит взглядом серебряный кувшин, полированную мебель красного дерева, турецкий ковер, роскошные картины, от которых кружится голова. Великолепные часы с маятником тихо отсчитывают секунды. Циферблат украшен солнцами и лунами, а стрелки филигранью. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Она подбирает разбросанные по полу вышитые думочки и складывает их на шелковое пурпурное покрывало.