Сэмюэль Беккет - Первая любовь (сборник)

– А нет ли способа подержать меня здесь еще немного, я бы хотел оказаться полезным.

– Полезным? Вы действительно хотели бы оказаться полезным? – Он продолжил, помолчав: – Если бы они думали, что вы действительно склонны предоставить себя в их распоряжение, то они бы вас не отпустили, я в этом уверен. – Сколько раз я говорил им, что хочу быть полезным, не буду даже повторяться. Какую же слабость я ощущал!

– Эти деньги, – сказал я, – может быть, они заберут деньги обратно и подержат меня здесь еще немного?

– Мы – благотворительное заведение, и деньги предназначены для вас в качестве дара при отъезде. Когда вы их истратите, вам предстоит найти еще денег, если вы намереваетесь продолжать. Во всяком случае, никогда не возвращайтесь сюда, вас не впустят. То же относится к нашим филиалам.

– Эксельманс! – воскликнул я.

– Ну же, ну же, никто не понимает и десятой части того, что вы говорите.

– Я так стар.

– Вы не так стары, как все остальные здесь.

– Вы позволите мне побыть здесь еще немного, пока не прекратится дождь?

– Можете подождать в клуатре, – сказал он, – дождь зарядил на весь день. Можете подождать в клуатре до шести вечера, услышите колокол. Если будут спрашивать, вам нужно только сказать, что вам разрешили переждать в клуатре.

– На кого мне сослаться?

– Вейр, – молвил он.

В клуатре я пробыл недолго: дождь вдруг прекратился, и выглянуло солнце. Солнце висело низко, и я заключил, что дело идет к шести вечера, учитывая время года. Я остался стоять, наблюдая сквозь просвет свода, как солнце садится за клуатр. Появился человек и спросил меня, что я здесь делаю. «Чего изволите?» – сказал он. Весьма учтиво. Я ответил ему, что месье Вейр дозволил мне оставаться в клуатре до шести вечера. Он ушел, но тут же вернулся. Должно быть, он успел переговорить с месье Вейром, так как сказал мне следующее: «Вы не вправе задерживаться в клуатре теперь, когда дождь перестал».

Я пересек сад. В воздухе был разлит тот странный свет, который порою завершает длинный дождливый день, когда закатное солнце вдруг освещает небо, но уже слишком поздно, чтобы от этого был какой-нибудь прок. Земля издавала звуки, похожие на вздох, и последние капли долетали до нас из неба, опустевшего и безоблачного. Маленький мальчик, вытянув руки и подняв лицо к голубому небу, спросил у матери, как такое возможно. «Заткни пасть», – ответила та. Я вдруг подумал о том, что забыл попросить у месье Вейра кусок хлеба. Он бы не пожалел для меня хлеба, это точно. Я, кстати, подумал об этом еще во время нашего разговора в фойе. Я сказал тогда про себя: «Покончим для начала с тем, что мы сейчас обсуждаем, а потом я попрошу его». Я отлично знал, что они меня не оставят. Мне хотелось пойти обратно, но я боялся, что один из стражников, остановив меня, скажет, что я никогда больше не увижу месье Вейра. Это могло бы огорчить меня еще больше. Кроме того, в подобных случаях я никогда не возвращаюсь.

За оградой я сразу заблудился. Давно уже я не ступал в эту часть города, и мне она показалась незнакомой. Исчезли целые здания, изменили местоположение ограды, и повсюду громоздились, большими буквами, имена коммерсантов, которые я никогда прежде не видел, и даже произнести их я бы не смог без труда. Там были улицы, внешний вид которых был мне незнаком, многие из улиц, которые я помнил, исчезли, а иные переменили имя. Общее впечатление оставалось таким же, как прежде. Правда, город я знал плохо. Быть может, это и вовсе был другой город. Я понятия не имел о том, куда мне надлежит идти. Несколько раз меня чуть не задавили, можно сказать, что мне очень повезло. Я по-прежнему вызывал в людях смех, тот задорный и беззлобный смех, который так полезен для здоровья. Стремясь, по мере возможности, держать алую кромку неба справа от себя, я наконец вышел к реке. Там на первый взгляд все выглядело примерно так же, как при моем последнем посещении этих мест. Но приглядись я повнимательней, мне, бесспорно, удалось бы заметить немало изменений. Так я впоследствии и поступил. Однако общий вид реки, струившей воды вдоль набережных и под мостами, не изменился. В частности, мне, как и раньше, казалось, что река течет в неверном направлении. Сплошная ложь, так я чувствую. Моя скамейка оказалась на месте. Она была выкована в повторение изгибов тела сидящего человека. Располагалась она рядом с водопойным желобом, даром некоей мадам Максвелл всем коням города, как гласила табличка. За время, что я провел в этом месте, даром воспользовалось несколько лошадей. Я слышал цокот копыт и позванивание упряжи. Затем тишина. Это лошадь глядела на меня. Потом будто камешки катились по грязной дороге – звук, который лошади издают на водопое. Затем снова тишина. Это лошадь снова на меня глядела. Потом опять камешки. И так до тех пор, пока лошадь не утоляла жажду или пока кучер не решал, что она напилась. Лошади – беспокойные создания. Однажды, когда шум прекратился, я обернулся и увидел глядевшую на меня лошадь. Кучер тоже на меня таращился. Мадам Максвелл была бы удовлетворена, если б могла видеть, какую службу служит ее желоб городским коням. За слишком долгими сумерками пришла ночь, и я снял досаждавшую мне шляпу. Мне захотелось снова оказаться в закрытом помещении, пустом и жарком, освещенном искусственным светом, желательно от керосиновой лампы, накрытой, если возможно, розовым абажуром. Время от времени в комнату входил бы человек, чтобы убедиться в том, что мне удобно и что я не испытываю ни в чем нужды. Прошло уже много времени с тех пор, как мне взаправду чего-нибудь хотелось, и воздействие на меня данного обстоятельства оказалось разрушительным.