Сэмюэль Беккет: Мерсье и Камье

– Тогда повернем обратно, – сказал Камье.

– Это нас значительно отдалит от цели, – сказал Мерсье.

– Но не можем же мы торчать тут всю ночь, как дураки, – сказал Камье.

– Метнем в воздух наш зонтик, – сказал Мерсье. – Он как-нибудь да упадет на землю, согласно законам, кои нам неведомы. Останется только пойти в ту сторону, в какую он нам укажет.

Зонтик указал налево. Он был похож на большую раненую птицу, большую и несчастную птицу, которую подстрелили охотники, и вот теперь она, задыхаясь, ждет, чтобы ее добили из милосердия. Сходство было поразительное. Камье подобрал зонтик и прицепил к своему карману.

– Надеюсь, он не сломался, – сказал Мерсье.

В этот миг их внимание привлек странный тип – на этом господине, вопреки зябкой погоде, были только фрак и цилиндр. Казалось, ему с ними по дороге, потому что он был виден им со спины. Его руки с каким-то безумным кокетством приподнимали, разводя по сторонам, фалды фрака. Шагал он осторожно, широко расставляя негнущиеся ноги.

– Тебе хочется петь? – сказал Камье.

– Насколько мне известно, нет, – сказал Мерсье.

Опять припустил дождь. Хотя разве он прекращался?

– Прибавим шагу, – сказал Камье.

– Почему ты спрашиваешь? – сказал Мерсье.

Камье как будто не спешил с ответом. Наконец он сказал:

– Я слышу пение.

Они остановились, чтобы лучше слышать.

– Ничего не слышу, – сказал Мерсье.

– А ведь у тебя, по-моему, хороший слух, – сказал Камье.

– Очень приличный, – сказал Мерсье.

– Странно, – сказал Камье.

– Ты и сейчас слышишь? – сказал Мерсье.

– Похоже на смешанный хор, – сказал Камье.

– Наверно, это иллюзия, – сказал Мерсье.

– Может быть, – сказал Камье.

– Давай бегом, – сказал Мерсье.

Некоторое время они бежали по темным, сырым и безлюдным улицам. Когда бег прекратился, Камье сказал:

– В хорошем же виде мы явимся к Элен, мокрые до нитки.

– Мы сразу разденемся, – сказал Камье. – Повесим одежду сушиться у огня или в бельевой шкаф, там проходят трубы с горячей водой.

– В сущности, – сказал Мерсье, – почему мы не воспользовались зонтиком?

Камье посмотрел на зонтик, который был у него в руке. Он его взял в руку, чтобы удобнее было бежать.

– А ведь могли, – сказал он.

– Зачем нагружать себя зонтиком, – сказал Мерсье, – если нельзя раскрыть его, когда нужно?

– Я того же мнения, – сказал Камье.

– Так раскрывай, черт побери, – сказал Мерсье.

Но у Камье зонтик не раскрывался.

– Не могу, – сказал Камье.

– Дай сюда, – сказал Мерсье.

Но у Мерсье он тоже не раскрылся.

В этот миг дождь, услужливый агент всемирной зловредности, обратился в сущий потоп.

– Заело, – сказал Камье. – Главное, не надо силой.

– Сволочь, – сказал Мерсье.

– Это ты про меня? – сказал Камье.

– Это я про зонтик, – сказал Мерсье. Он высоко поднял его над головой обеими руками и яростно швырнул на землю. – Ну, мразь, – сказал он. И добавил, подняв к небу искаженное промокшее лицо и вздымая к нему кулаки: – Да на хрен ты мне тут сдался.

Страдания, которые Мерсье героически сдерживал с самого утра, вырвались наконец на свободу, это было очевидно.

– Это ты к нашему выручателю так обращаешься? – сказал Камье. – Ты не прав. Это, наоборот, ты ему тут на хрен сдался. Ему-то ни хрена не делается. Этому выручателю ни хрена не делается.

– И пожалуйста, не припутывай к нашему спору мадам Мерсье, – сказал Мерсье.

– Это бред, – сказал Камье.

– Будь в этом месте грязь поглубже, – сказал Мерсье, – я бы побарахтался в ней до утра.

У Элен первым делом заметили ковер.

– Ты только посмотри на этот палас, – сказал Камье.

Мерсье посмотрел.

– Симпатичный коврик, – сказал он.

– Неслыханно, – сказал Камье.

– Можно подумать, что ты его видишь в первый раз, – сказал Мерсье. – Ты-то уж вдоволь на нем повалялся.

– Впервые вижу, – сказал Камье. – Я его никогда не забуду.

– Все так говорят, – сказал Мерсье.

Тем вечером больше всего бросался в глаза ковер, хотя было на что посмотреть и кроме ковра. На попугая ара, например. Он балансировал в неустойчивом равновесии на жердочке, подвешенной в углу к потолку и чуть заметно подрагивавшей от естественной склонности к колебаниям и вращению. Несмотря на позднее время, попугай не спал. Его грудь слабо вздувалась и опадала в неровном задыхающемся ритме. При каждом выдохе пушок приподнимался от неуловимой дрожи. Время от времени клюв раззевался и на несколько секунд оставался разинутым. Прямо не попугай, а рыба. Тогда было видно, как шевелится черный веретенообразный язычок. Настороженные глаза, полные несказанной тоски и растерянности, слегка отворачивались от света. По оперению, вспыхивающему ироническим блеском, пробегали тревожные складки. Под попугаем, на ковре, была разложена большая развернутая газета.