Барбара Пим - Почти ангелы

– А я поеду встречусь с Корнелией за ленчем. Она на следующей неделе возвращается в Штаты.

– Да, и позаботьтесь получить деньги до ее отъезда.

– Непременно. Уж эти-то я из рук не выпущу!

В отличном настроении покинув кабинет, он поспешил на улицу, где подозвал такси.

Кэтрин почти две недели прожила у Свонов, где ее баловали, за ней ухаживали и где она почти поняла, что значит быть членом семьи. За это короткое время она испытала все радости и все досадные раздражающие мелочи, какие может доставлять жизнь с исключительно приятными людьми, с которыми у тебя нет ничего общего. Она наслаждалась завтраком в кровати, походами по магазинам, чтением библиотечных книг после ленча и вязанием под радио по вечерам. Иногда это было утро в Вест-энде, за которым следовали ленч и дневной концерт или спектакль с приятным дребезжанием чайного подноса, который передавали над коленями в темноте в начале третьего акта. Но некоторое время спустя она начала испытывать беспокойство, как заточенная птица, которая может быть счастлива в безопасной клетке, но должна выбраться в жестокий мир, потому что это для нее естественно. Она соскучилась по своей квартире, по своей пишущей машинке и своей странной одинокой жизни. У нее нарождались идеи всевозможных рассказов и статей, и она не могла дождаться, когда вернется к работе.

– Разумеется, вам надо уехать, дорогая, – сказала Мейбл. – Вам ведь хочется вернуться в свою квартиру, хотя нам так приятно было, что вы у нас живете. Вы же знаете, что могли бы писать наверху в своей комнате. Мы были бы ничуть не против.

Кэтрин представила себе, как сидит за столиком в гостевой комнате с газовым камином, а все обитатели дома нарочито тихо, на цыпочках ходят по лестнице. Ее взгляд, несомненно, остановился бы на туалетном столике, где на голубом атласе вышиты дамы в кринолинах… Картина ее расстроила.

– Мы подумывали пригласить завтра вечером мистера Лидгейта, – с надеждой сказала Рода. – И если Дейдре позовет Дигби, а Малькольм приведет Филлис, получится симпатичный званый ужин.

– О да! – с энтузиазмом согласилась Кэтрин, поскольку ей нравились званые ужины и подготовка к ним.

Но вчера Аларик, заглянув через изгородь, пригласил ее в четверть первого в паб, а ей пришлось сказать, что у нее никак не получится, поскольку в час они всегда едят ленч и ей неловко опаздывать да еще приходить с запахом пива. Лицо у него стало совсем как у истукана с острова Пасхи, и он отвернулся, словно решил, что она не хочет идти именно с ним. Кэтрин чувствовала, что сумеет расставить все по местам, только если будет свободна и станет жить сама по себе.

– Я буду часто к вам приезжать, – сказала она на прощание Мейбл и Роде. – Но мне, честное слово, надо возвращаться в мои собственные трущобы… Вы ведь понимаете, верно?

Они сказали, что да, понимают, но позднее Рода заметила Мейбл, что никак не возьмет в толк, почему Кэтрин всегда говорит о своем жилье такими странными словами. Ведь окружить себя приятными вещами очень просто, а Кэтрин кажется хозяйственной девушкой.

Вот так Кэтрин вернулась в свою квартиру и нашла гостиную в точности такой, какой оставила: лист бумаги в пишущей машинке, чашка и чайник на столе – все не тронуто с того дня, когда она узнала о смерти Тома. Ведь она приходила только взять кое-какую одежду и ограничилась тем, что открыла дверь в гостиную и закрыла ее снова.

Но сейчас она бодро взялась за работу, включив радио, пока подметала и вытирала пыль. Передавали Брамса, «возвышенную», по сути, музыку, которая словно переносила ее хлопоты в высшую сферу, так что Кэтрин поймала себя на мысли, а вдруг есть что-то стоящее во фразе «достоинство ручного труда», в котором даже у женщин есть своя доля. Покончив с уборкой, она пошла в кипрский ресторанчик за бутылкой красного вина к ужину. Она приготовила себе жирное блюдо с большим количеством чеснока – из тех, какие не ела две недели. Позднее, глядя на себя в зеркале ванной комнаты, она заметила, что зубы у нее потемнели от вина, – так говорили про зубы королевы Елизаветы, подумалось ей.

На следующее утро, когда она за пишущей машинкой сражалась со своей «недорогой» вечеринкой, зазвонил телефон. Из трубки раздался бодрый женский голос, что называется «высшего общества», который привык давать распоряжения в дорогих универмагах «Хэрродс» или «Фортнумс».

– Вы меня не знаете, – сказал голос, – но я Джозефина Конингсби, сестра Тома Моллоу. Ваш адрес мне дала моя тетя, миссис Беддоуз, кажется, вы с ней встречались.